Нечестная власть, как советская, так и путинская, очень часто расправлялась с оппонентами, спихивая их с пьедестала. У этой практики два резона: психологический - неприятно, что кто-то своей героикой опровергает твой конформизм. И пропагандистский: окучиваемый народ должен знать, что враг - не просто так, но и мелкая, ничтожная личность. Ложечки из комода тырит.
В первой половине 80-х в нонконформистском Ленинграде были арестованы несколько моих знакомых, но арестованы, как при стрельбе под яблочко, не за то, что в них бесило власти, а за некоторые неточности в быту.
Фамилии называть не буду, тем более что они прекрасно известны, а о делах расскажу. Одного, редактора исторического альманаха, выходящего в самиздате и за границей, арестовали за то, что в его направлениях в архивы, в том числе в Публичную библиотеку, были поддельные подписи. Поддельные подписи, поддельный документ. Так интерпретировал суд.
Речь же шла о рутинной процедуре: чтобы получить право читать книги зарубежных историков и архивные документы, необходимо было принести "отношение" с работы, в котором бы подтверждалось, что книга тебе нужна не просто так, для удовольствия от чтения, а для выполнений важной научной работы такой-то.
Так как культурный Ленинград - тонкое масленое пятно на асфальте, все всех знали. И, чтобы помочь приятелю, издающему смелый и научно отчетливый исторический альманах, другой приятель, служивший в местном толстом литературно-художественном журнале, давал ему собственноручно подписанные бланки. Их-то историк-оппозиционер и приносил в спецхран Публички.
Все было бы хорошо, но бланки выдавались на какой-то короткий срок, скажем, на месяц (я конечно, точно не помню и фантазирую). А потом нужен был новый бланк. И так из месяца в месяц, из года в год. Жизнь-то течёт.
Короче приятелю из толстого журнала это надоело, и он дал своему приятелю-оппозиционеру целую пачку бланков, но подписал только один. Так как нужно было ещё что-то писать, типа даты, и лучше все было написать одним почерком и одной шариковой ручкой.
Вот за это историка-оппозиционера арестовали, судили, отправили в лагерь: мошенник подделывал государственные документы. О политике ни слова, зачем создавать авторитеты.
Другой видный гуманитарий читал вменяемые лекции, встречался с иностранцами, давал всем без разбору читать получаемые от них запрещённые книги, ходил на квартирные выставки и чтения: короче распространял вокруг робкое облачко свободы. Ну, как дыхание при морозе. Но арестовали его не за это. В пору студенчества, падкого на эксперименты, у него была неприятная история с наркотиками, закончившаяся для него лёгким испугом. Слишком известным было имя папы, короче - неприятный эпизод, о котором фигурант будущего уголовного дела забыл, но контора-то пишет.
И вот пришла пора брать его за живое, просто очередь подошла, пришли с обыском, и тут же - вот новость: нашли нужное для ареста количество героина. Понятно, пакетик ему подбросили, но подбросили только потому, что была возможность сказать: он как в юности баловался травой, так и сейчас торчит на герыче.
Третьего - исследователя советского авангарда, библиофила и автора самиздата, не мудрствуя лукаво, взяли за спекуляцию книгами. Он, действительно, на книгах немного зарабатывал, но раздражало, конечно, не это, а то, что через него пол-Ленинграда прочитали Архипелаг, Авторханова и Школу для дураков. Плюс свежие номера Континента и Эха. Посадили его по политической статье, но унижали как спекулянта.
Понятно, почему я вспомнил об этом в связи с Павленским. Он, безусловно, изумлял своей смелостью и стойкостью. И точностью. Он рвался в путинскую тюрьму, как Красная стрела после Бологого. Поэтому сажать его за дверь ФСБ или за яйца всмятку на Красной площади резонно посчитали неправильным. А вот за бытовуху, да ещё с сексуальным перламутром - милое дело. Плюс: заставили сбежать и показать голую спину. А его почитателей спорить: виноват - не виноват, бил - не бил, насиловал или просто нож с тонким, как ложь, лезвием показывал.
В принципе работа сделана со знаком советского качества, лучше не бывает.
Как из этой ситуации, когда нас отчётливо заставляют жить по чужим правилам, выйти? Универсальных способов нет. Предложу свой. Оделим белок от желтка. Конечно, яйцо одно, но разбив его, можно отделить белое от желтого. Акции Павленского от некоторых их интерпретаций. Его демарши, как лютики на тюремном асфальте, выросли внезапно для нашей нелюбопытной эпохи. Они фальцетом вышли за пределы искусства и стали политическим актом, оставаясь перформансами. То есть и художественная, и общественная волна пошли, сменяя и накрывая друг друга.
Был ли в этих акциях этический аспект? Был, конечно: демонстрируя трудно понимаемую отвагу, Павленский унижал власть и давал образец несгибаемого поведения. Это и есть этика в наиболее востребованной сегодня форме.
Теперь представим, что обвинения Павленского в жестокости и насилии подтвердятся? Нет, я сказал неточно. Подтвердиться они не могут, потому что никто теперь ни следствия, ни суда проводить, скорее всего, не будет. Зачем? А даже если будут? Герой скомпрометирован, и этого достаточно. Но скомпрометирован ли герой?
Я помню историю тоже из начала 80-х годов, но не из ленинградского, а из московского андеграунда. Нескольких молодых и быстро попавших в резонанс московских художников решили остановить: отправили набраться ума в армии и потребовали покаяний. Ну, и некоторые покаялись.
Это был неприятный момент. Мы с Приговым обсуждали эту кагэбэшную акцию, и Д.А. сказал примерно следующее: сегодня художник может делать как бы что угодно, на интерпретацию его произведения это не влияет. Даже если сам художник заявляет, что не занимается искусством, а его главное произведение - само существование.То есть художник может быть демоном. И это при приговском ригоризме. Мне показалось, что в Пригове проснулись отцовские чувства: все-таки младшие концептуалисты.
Я же и тогда, и сейчас с этим аккордеоном терпимости по отношению к художнику не был, в общем, согласен. Хотя, понятное дело, роза лучше ромашки, но самая лучшая ромашка лучше розы. Селин, Эзра Паунд, Гамсун были фашистами: нам требуется усилие, чтобы отделить репутацию от поэтики. Да и надо ли? Возможно ли? Среди поэтов и художников убийц и насильников, возможно, больше, чем в среднем по популяции. Темперамент как парус.
Я не знаю и, скорее всего, не узнаю, что из обвинений Павленского - правда, а что нет. Защищается он плохо. Но автором неповторимых перформансов и удивительной личностью он останется, несмотря ни на что. Репутация, конечно, подмочена. Но художник, возможно грандиозный, остался. И упрямый борец с ретросовком. Я просто отделяю белое от желтого.
! Орфография и стилистика автора сохранены
