После обстоятельнейшего цикла публикаций Андрея Илларионова под общим заголовком "Почему и как они придумали Путина?" смешно отрицать, что подполковник Путин был осознанным выбором "либерально-реформаторского" окружения Ельцина. Осознанным выбором в пользу авторитаризма. Причины этого выбора "реформаторской элиты" не являются загадкой точно так же, как нет ничего загадочного в появлении во всех властных структурах многочисленных выходцев из советских спецслужб, открывших для себя незнакомое им раньше фантастическое поле коммерческой деятельности.
Андрей Пионтковский второй десяток лет пытается объяснить либеральной общественности, что "либеральные реформаторы" за ручку привели во власть "православных белочекистов", чтобы они за щедрые чаевые охраняли имущество, нажитое непосильным приватизационным трудом. То есть чтобы они гарантировали неприкосновенность итогов приватизации 90-х. Приватизации несправедливой, часто прямо криминальной и не признанной обществом. Ну а то, что бандитская "крыша" в какой-то момент садится на голову своих нанимателей, так это в криминализованной бизнес-среде обычное дело.
Возможно, этот "новый авторитаризм" представлялся сделавшим выбор в его пользу несколько иначе. Но ведь даже сегодня нашлось немало ветеранов борьбы за "либеральные реформы", заявивших, что не раскаиваются в том своем выборе. Даже сегодня, даже в антипутинской оппозиции находится немало либералов, заявляющих, что бандитская "прихватизация" 90-х была единственным способом быстро построить и запустить механизм капитализма, а пересмотр ее итогов был бы куда большим злом, чем путинщина.
С "практиками великих либеральных реформ" все просто и понятно.
Интереснее теоретики.
Те, кто вольно или невольно подготовил идеологическую базу авторитарного поворота. Те, кто задолго до него к нему призывал или хотя бы только его "прогнозировал". Потому что, пока пожилые интеллектуалы из "прорабов перестройки" меланхолически прогнозировали неизбежность авторитарного периода при переходе от советского тоталитаризма к демократии, моложавые нефтетрейдеры, родившиеся от соития комсомольских аппаратчиков, гэбни и новорусской братвы, их читали и прочитанное воспринимали как руководство к действию.
Концепция так называемой "авторитарной модернизации" была и остается "любимой игрушкой" значительной части отечественных "праволибералов". Почти в такой же степени, в какой наилюбимейшей игрушкой Ульянова-Ленина была идея "диктатуры пролетариата". Что неудивительно. Ведь ленинская "диктатура пролетариата" — это тоже своего рода разновидность концепции авторитарной модернизации.
Если отвлечься от конкретных разновидностей этой концепции, в ее основе лежит тезис о неизбежности широкомасштабного насилия при проведении любых коренных социальных изменений. Поскольку они не могут не вызывать широкомасштабного сопротивления. С так называемыми "старыми господствующими классами" все понятно. Они теряют доминирующие позиции, а кому это понравится? Но, как правило, коренные социальные изменения сопровождаются весьма болезненными издержками и для "низших классов". Их уровень благосостояния может ощутимо снизиться на достаточно продолжительный период. Даже если этого не происходит (или период падения уровня благосостояния непродолжителен), разрушается привычный уклад жизни, привычная система социальных отношений, разрушаются привычные моральные нормы.
Отсюда напрашивается вывод: если мы хотим быстрого обновления, нужна максимально не связанная ограничениями власть, которая "сломает через колено" старое. Сломает сопротивление не только "отживших господствующих классов", но и столь же реакционного, темного большинства, не способного быстро адаптироваться к новым условиям. Нужна диктатура некоего продвинутого меньшинства модернизаторов-прогрессоров.
В современных общественных науках термин "модернизация" стал широко применяться не как обозначение любых обновлений вообще, а как обозначение исторически конкретного процесса перехода от аграрно-ремесленного (традиционного) общества к обществу индустриальному (быстро прогрессирующему обществу "модерна"). В марксистской схеме смены общественных формаций этот период соответствует периоду перехода от феодализма к капитализму.
Составляющими этого процесса были не только мощные технологические прорывы, но и качественное углубление разделения труда, а значит, и кардинальный рост значения обмена в экономике, развитие рыночных отношений. Но не просто рыночных. Формировалось крупное промышленное производство, основанное на массовом использовании вольнонаемного труда тех, кто собственных средств производства не имел.
Развитие рыночных отношений в огромной степени способствовало процессу эмансипации личности, ее освобождения от характерного для традиционного общества диктата малых и больших групп (от семьи до сословной корпорации). Рынок размывал сословные перегородки, "выковыривал" индивида из тех ячеек, в которые он был жестко встроен. Но ценой свободы, как всегда, была потеря стабильности. Потеря гарантий.
Массовое отторжение процесса модернизации сегодня модно сводить к приверженности "темной массы" патриархальным, архаическим традициям. И совсем немодно стало вспоминать, в чем состояла главная составляющая процесса т.н. "первоначального накопления". А состояла она вовсе не в накоплении капиталов, необходимых для открытия крупного промышленного производства и внедрения технологических инноваций.
Такие капиталы в позднефеодальном обществе уже были. У английских лендлордов, давно и активно занимавшихся коммерческой деятельностью. У крупных купеческих и банковских компаний. Не было другого — армии наемного труда. Не было свободных рабочих рук. Свободных от собственных средств производства. В познефеодальном обществе подавляющее большинство "непосредственных производителей" было мелкими собственниками своих орудий труда.
Главной составляющей процесса "первоначального накопления" был отрыв значительной части непосредственных производителей от их средств производства. Лишь в меньшей степени — "экономическими" средствами, то есть путем вытеснения их из производства в ходе рыночной конкуренции. Процесс многократно ускорялся средствами "внеэкономического принуждения". Например, массовой экспроприацией английского крестьянства в ходе так называемых "огораживаний". А "кровавое законодательство" против бродяг вынуждало "огороженных" наниматься на мануфактуры на любых, самых невыгодных условиях. Расскажите им про тупое ватно-анчоусное быдло, приверженное патриархальщине и не способное самостоятельно искать счастья на рынке.
Чем это не сталинское "раскрестьянивание"? Сейчас общим местом является тезис о том, что любой серьезный технологический прорыв, любая качественная структурная перестройка экономики, любое ускорение ее развития требует существенного увеличения доли накопления в совокупном продукте. А значит — сокращения доли потребления, хотя бы временного.
Попросту говоря, чтобы через какое-то время все стали жить лучше, какое-то время все должны больше работать и меньше потреблять.
Накоплять капитал, который нужен для внедрения инноваций и всевозможных реконструкций. Ну а макроэкономические условия, вынуждающие людей работать больше, а потреблять меньше, давая возможность будущим инвесторам накоплять капитал, создает, естественно, государство.
Так работали и сталинские "великие стройки". Они ведь и были основаны на принципе "работать больше, а потреблять меньше ради счастья будущих поколений". Сейчас вы должны затянуть пояса и понадрываться на пределе возможностей почти задаром. И тогда ваши дети (или хотя бы внуки) будут жить при... Ладно, не нравится слово "коммунизм", давайте скажем, что при "цивилизации досуга". Когда для полного всеобщего достатка каждому будет достаточно потрудиться 3-4 часа в сутки без особого напряга.
И таки да, в этом не было ничего нового. Так называемый "промышленный переворот" в Европе сопровождался очень болезненными социальными издержками. В его начале — массовое разорение и обнищание мелких собственников. Чудовищные условия труда и жизни формирующегося из них класса фабрично-заводских рабочих. Понадобилось примерно столетие, чтобы плоды ускорения экономического развития начали им возвращаться и их благосостояние повысилось.
По большей части промышленный переворот происходил (во всяком случае, начинался) в условиях авторитарных политических режимов, при традиционных абсолютных монархиях или диктатурах бонапартистского типа. Даже если существовали первичные формы парламентаризма, большинство исключалось из процесса принятия политических решений при помощи различных избирательных цензов.
Для преодоления патриархальщины, феодальных пережитков и прочей архаики все эти режимы сделали немного. Этот процесс в основном происходил без них и помимо них. Часто даже вопреки им. Притормаживая процесс изживания архаики, консервируя ее, эти режимы обеспечивали старым добуржуазным господствующим элитам максимально комфортные условия встраивания в происходящий помимо их воли процесс модернизации. А все издержки перекладывали на социальные низы.
Их главная функция заключалась в принуждении большинства к согласию с условиями, при которых оно больше работает и меньше потребляет. И тем самым кует "стартовый капитал модернизации", накопляемый "элитой". И если и можно говорить о модернизаторской роли авторитарной власти, то только в этом смысле. В этом суть всех "авторитарных модернизаций".
Казалось бы, проблемы перехода к индустриальному обществу ушли в прошлое. На дворе постиндустриальная эра. Но идея "авторитарной модернизации" остается "вечно живой". Как Ленин... Потому что на каждом новом витке качественных изменений в экономике мы узнаем, что для ускорения этих изменений нам надо какое-то время поработать побольше, а потреблять поменьше. А в качестве обоснования необходимости "твердой руки" мы слышим старые как мир песни о недостаточной зрелости гражданского общества для управления собой и о неспособности большинства адаптироваться к новым условиям. Самую широкую популярность эти тезисы приобрели среди российских (постсоветских) правых либералов.
Продолжение следует...
