Для того, чтобы понять, что именно сказал М.Ходорковский о причинах своего освобождения, попытался читать интервью, данное им Е.Альбац и опубликованное в журнале "Нью Таймс". После нескольких неудачных попыток вынужден был обратиться к его видеоверсии. И обнаружил, что она не одна, их, оказывается, несколько (пять поименованных видеороликов — части первая, вторая, третья, четвертая, пятая, т.н. "полная версия", а также еще материал "17 часов на свободе"). Потом выяснилось, что ни одна из них не является полной. В общем вместо того, чтобы разбираться в одной загадке — причинах освобождения Ходорковского — временно был вынужден разбираться в другой проблеме — проблеме творческого журналиста.
Это только кажется, что работа журналиста-интервьюера проста. Мол, достаточно встретиться с т.н. "ньюсмейкером", задать ему под диктофон несколько вопросов, опубликовать расшифрованную стенограмму — и все! Наслаждайся теперь вниманием и восхищением заинтересованной общественности! Если читатель так думает, то читатель ничего не знает о трудной, сложной, воистину творческой работе журналиста-интервьюера!
Как это делается?
Конечно, интервью для начала надо все-таки взять.
И стенограмму затем лучше все-таки расшифровать.
Но кто сказал, что творческая работа на этом заканчивается?
И что полученный текст надо публиковать сразу и в нетронутом виде?
Так, конечно, делать нельзя.
Во-первых, наши читатели еще не доросли до понимания всего того, что ньюсмейкер говорит журналисту.
Во-вторых, сам интервьюируемый мог сказать не совсем то или же совсем не то, что на самом деле хотел сказать. Или что от него ожидали. Или что он должен был сказать.
Поэтому когда в руках творческого журналиста появляется стенограмма записанного интервью, то только тогда и начинается настоящая работа. Ибо интервью по своему жанру вовсе не является каким-нибудь диктантом, как кто-то мог ошибочно подумать. Интервью — это в лучшем случае изложение сказанного близко к тексту, а иногда и сочинение по мотивам сказанного.
Как делать интервью (краткая памятка для творческого журналиста).
1. Стенограмма интервью ("исходник") — это не икона, какую ни в коем случае нельзя трогать и на какую можно только молиться. Это по сути лишь "кусок пластилина", предназначенный для лепки настоящего творческого произведения.
2. Творческому журналисту из стенограммы интервью (как и скульптору из куска мрамора) надо "убрать все лишнее" — непонятное, сложное, не к месту сказанное, политически, морально или по каким-либо еще признакам некорректное.
3. Можно изменить порядок произнесенного — творческий журналист лучше знает правильную последовательность рассказа, в какой следует излагать слова ньюсмейкера. Можно изменить формулировки вопросов. Можно и ответ, данный на один вопрос, представить в виде ответа на другой.
4. Творческому журналисту следует заменить (естественно, только там, где это нужно) слова интервьюируемого — тот не вполне знает, какие слова на самом деле ему надо было говорить.
5. Творческому журналисту следует дописать для интервьируемого слова и предложения, какие тот на самом деле только хотел произнести, но случайно не произнес — потому ли, что не успел, не захотел, или не догадался.
6. Если удалось провести все операции, то тогда может получиться настоящее произведение, достойное представления вниманию широкой публики.
Применение теоретических принципов творческой журналистской работы (упомянутых в данной памятке) можно проследить на конкретном примере. Например, творческий журналист берет интервью у постояльца берлинского отеля "Адлон" по имени Михаил Ходорковский. Согласитесь, что публиковать стенограмму такого интервью прямо так, как оно было дано, — решительно нельзя. Во-первых, читатели могут не понять. Во-вторых, Ходорковский мог сказать не совсем то, что мог (или должен) был сказать. Поэтому со стенограммой взятого интервью надо творчески поработать.
Как?
1. Вначале из исходника надо "убрать все лишнее". Сколько может оказаться такого "лишнего"? Да сколько угодно! Например, чистый хронометраж отснятого интервью получился не менее чем на 1 час 12 мин. 10 сек. ("17 часов на свободе"). Его можно аккуратно разрезать на 5 отдельных видеороликов так, чтобы их общая длительность стала равной всего 45 мин. 55 сек. То есть на первом этапе работы "лишнего" мрамора материала оказалось почти на полчаса.
2. После того, как оказались нашинкованы эти пять видеороликов, можно делать текстовую публикацию в журнале — но так, чтобы общий хронометраж произнесения вопросов и ответов в этой публикации оказался менее 43 мин. Таким образом, по сравнению с журнальной версией в видеоматериале "17 часов на свободе" "лишнего мрамора" оказывается примерно на полчаса, или, как минимум, на 40% от исходника.
3. Творческому журналисту не следует выкладывать в открытый доступ весь отснятый материал. Пусть кое-что останется и в его собственном, неизвестном публике, "загашнике". Когда понадобится, им можно будет воспользоваться. Например, даже в самый длинный из доступных в настоящее время общественности материал "17 часов на свободе" можно почти незаметно включить небольшую видеовставку (см. вставку "Мама на порог бы не пустила" на его 29-й минуте — с 34 сек. по 43 сек.), записанную другой камерой и, похоже, в другое время. И не стоит беспокоиться, что в том месте видеоролика "Часть первая. Освобождение", где показан тот же самый сюжет — о невозможности признания вины" (на 15-й — 16-й минутах), никаких видеовставок и никаких "швов" нет.
В текстовую версию интервью можно также вставить и другие включения из "загашника", но об этом — ниже. Таким образом, общий хронометраж всего записанного интервью (включая и сюжеты, оставшиеся в загашнике и не включенные даже в "17 часов на свободе") оказывается явно больше одного часа 15 минут. Но не стоит привлекать к этому внимание.
4. Что попало в "лишние" кусочки интервью? Среди наиболее заметных "лишних" частей, не включенных ни в опубликованный в журнале текст, ни в пять отдельных видеороликов, размещенных в ю-тьюбе, можно отметить следующие (указан хронометраж по материалу "17 часов на свободе"):
37.40 — 49.00 — о том, каков Ходорковский "на самом деле"; о его жене; о положении на зоне; о том, что написала Н.Толоконникова; о четырех голодовках Ходорковского; о его отношении к богу; о "свинюшке";
53.06 — 55.10 — о жесткости нынешнего политического режима; о числе возможных жертв при его демократизации; об отсутствии предела в "эскалации Путина"; о характере восприятия Путиным отношений между режимом и обществом; о 12-м годе и Болотном деле;
57.56 — 59.20 — о задачах демократической части общества; о самодержавии; об альтернативе самодержавию; о парламентской республике; об Акунине;
1.05.50 — 1.06.40 — о "Поволжском халифате" и непростой ситуации в Якутии; о необходимости вынесения вопроса войны за Северный Кавказ на референдум;
1.07.19 — 1.09.50 — о несогласии Ходорковского с идеей сохранения России в качестве империи; о создании российской нации как гражданской нации; о продолжении общения с лагерными людьми и обязательствах перед ними;
1.11.50 — 1.12.50 — о собственной креативности; об отношении к кино; о классической музыке.
Что именно из записанного интервью следует включать в видеролики и тем более в опубликованный текст, должен решать, естественно, только сам творческий журналист. Ну, зачем, спрашивается, публике знать комментарии Ходорковского, например, о задачах демократичекой части общества, о Путине, о характере нынешнего режима, о рисках его демократизации, о возможных при этом жертвах, о вынесении вопроса войны на референдум, о формировании российской гражданской нации?
При работе с исходным материалом из сюжета, вошедшего в видеоролик, посвященный национализму ("Часть третья"), можно, в частности, аккуратно отрезать фразы Ходорковского о "Поволжском халифате", о ситуации в Якутии, о вынесении вопроса возможной войны на референдум, о несогласии интервьюируемого с идеей России как империи, о создании российской гражданской нации. Такое "обрезание" привело к весьма ценному результату — некоторому искажению позиции Ходорковского по указанным вопросам. Дело, естественно, не в том, прав ли Ходорковский в этих своих комментариях или нет, и не в том, согласен ли тот или иной слушатель (или зритель) с этими комментариями. Дело в том, что изъятие указанных высказываний привело к искажению позиции Ходорковского и к неверному (неточному) восприятию общественностью его взглядов.
5. Весьма полезным творческим приемом является также и разновременная публикация различных частей интервью. Например, видеоролик, посвященный национализму ("Часть третья") с отрезанными от него комментариями Ходорковского по поводу "Поволжского халифата", ситуации в Якутии, вынесения вопроса войны на референдум, несогласия с идеей России как империи, создания российской гражданской нации, был размещен в ю-тьюбе 21 декабря. А более полная видеоверсия интервью — "17 часов на свободе" (в которой эти комментарии имеются, но найти их там сложнее, да и кто их там будет искать?) — была размещена только 25 декабря. За эти четыре дня обрезанная версия этого сюжета уже стала хитом интернета (во всех вариантах на сегодняшний день она насчитывает уже более полумиллиона просмторов), и эксперты уже успели провести, например, 24 декабря на "Свободе", обсуждение националистических и имперских взглядов Ходорковского. С другой стороны, более полную версию видеоинтервью ("17 часов на свободе"), появившуюся только 25 декабря, к сегодняшему дню посмотрели чуть более 20 тыс.чел., а обратили внимание на произведенную из нее "вырезку", наверняка, еще меньше. Так что творческого журналиста можно поздравить с достигнутыми результатами — в общественном сознании закрепляется неполная, "подрезанная" версия взглядов Ходорковского.
6. Если творческому журналисту удалось отрезать крупные части интервью общей длительностью не менее получаса, то о вырезке нескольких десятков более мелких кусочков — отдельных слов, частей предложений, целых фраз — подробно говорить даже и не стоит. Но полюбоваться на плоды рук своих можно. К какому искажению текста и, следовательно, позиции говорящего приводят такие "вырезки", можно судить по следующим примерам.
В тексте интервью, опубликованном в журнале, читаем: "Просто сели впятером в машину: он, я и вот эти два молодых человека". Вот как ни крути, а, судя по приведенной фразе, пятерых граждан в автомобиле никак не получается — максимум четыре (он, я и двое). Перечитав эту фразу какое угодно число раз, читателю ничего не остается, как сделать вывод, что за время заключения Ходорковского его арифметические способности ослабели до такой степени, что он, похоже, разучился считать до пяти. Интересно, сколько читателей, прочитав журнальную версию интервью, обратились после этого к его видеоверсии и постарались найти в ней то, что же на самом деле сказал Ходорковский (14.11): "Просто сели впятером в машину: водитель, он, я и вот эти два молодых человека". Как видно, у настоящего Ходорковского со знанием арифметики пока все нормально — у него речь идет именно о пятерых гражданах (водитель, он, я и двое). То есть в результате легкого движения пера (курсора) слово "водитель" из печатной версии интервью исчезло, и тогда 50-летний бывший руководитель крупнейшей российской компании оказался неспособным сосчитать до пяти. Разве же это не успех в применении творческого подхода?
В другом месте (1.10.22) Ходорковский оговаривается: "...но тратить на сидение в интернете больше чем час в день, я имею в виду..." и тут же поправляется: "нет, неправильно: не в интернете (в интернете наверняка больше), а в социальных сетях — я не предполагаю ни при каких условиях" (1.10.32). Что делают в таком случае обычные журналисты? Обычные журналисты, не владеющие творческими методами, публикуют текст точно таким же, каким его произнес интервьюируемый. Некоторые из них, правда, могут внести небольшую правку в соответствии с последними по времени корректировками ньюсмейкера, и тогда может получиться что-то вроде: "...но тратить на сидение в социальных сетях больше часа в день я не предполагаю ни при каких условиях". Но не так действует творческий журналист! Творческий журналист сохраняет первоначальное (т.е. неверное, по мнению ньюсмейкера) слово, не упоминает его исправление, и заменяет к тому же авторское "я не предполагаю ни при каких условиях" на собственное "неправильно". Получается то, что теперь мы можем прочитать в популярном журнале: "...но тратить на сидение в интернете больше чем час в день — неправильно".
7. Совершенно увлекательное действо происходит с заменой слов и словосочетаний, сказанных интервьюируемым, на собственные журналистские.
Например, Ходорковский говорит слово "либо" (52.26). При применении творческого подхода в тексте, опубликованном в журнале, вместо него появляется слово "лишь".
В другом месте Ходорковский говорит: "выдаваемыми" (29.28). В журнальном тексте вместо него опубликовано: "уязвимыми".
Ходорковский говорит: "мы все" (26.38). В журнальном тексте читаем: "мы с Владимиром Владимировичем".
Ходорковский говорит (35.40-35.51): "Нет, он сказал, что он 25-го числа эту тему будет обсуждать. Мы с ним эту тему обсудим".
В тексте же обнаруживаем другое по смыслу: "Нет, он сказал, что 25-го числа мы с ним эту тему обсудим".
Как работает мастерская хозяина (хозяйки) слова, видно, скажем, по такому примеру:
Ходорковский: "Вы знаете, ну, во-первых, естественно, за эти годы была возможность три дня, раз в квартал, четыре года из десяти ночевать в комнате свиданий" (0.35 — 1.03).
Эта фраза оказалась творчески переработанной вот во что:
"Нет, десять лет — у меня трижды были свидания".
Процедура, применение которой превращает шестнадцать свиданий за четыре года в три свидания за десять лет, называется, очевидно, "художественно-творческий процесс".
8. Не менее творческая часть такой деятельности проявляется и в изменении последовательности размещения частей интервью в печатной его версии по сравнению с его видеоверсией. Если отталкиваться от наиболее полного материала "17 часов на свободе", то в тексте, опубликованном в журнале, его части оказались размещены в следующей последовательности (часы, минуты, секунды):
00.38 — 01.20
24.40 — 27.00
27.00 — 35.20
08.06 — 24.20
03.00 — 08.06
35.20 — 37.40
51.05 — 53.10
49.00 — 51.05
Текст неизвестного происхождения
56.40 — 57.56
1.09.50 — 1.10.45
Текст неизвестного происхождения
1.10.45 — 1.11.44
Текст неизвестного происхождения
То, что творческий журналист чувствует себя хозяином интервью, а хозяин, как известно, — барин (или барыня), это неоспоримо. Но нельзя все же не признать: виражи творческого полета производят впечатление.
9. Теперь можно перейти к следующему этапу в творческой работе — к сочинению по мотивам сказанного.
Вот, например, Ходорковский говорит (35.13): "В нынешней моей ситуации я вернуться не смогу". А в журнальном тексте читаем: "В нынешней моей ситуации — это главное условие".
Ходорковский говорит (1.11.40): "Я буду убеждать людей, что это правильно". В журнале читаем: "Я буду убеждать людей, что это нам необходимо".
Вот, например, Ходорковский говорит (9.49-9.57): "Я сразу ребятам сказал, я говорю: я ожидаю, что в течение суток это будет, потому что сутки народ будет из Москвы доезжать".
Как следует отразить в напечатанном тексте временной промежуток, названный Ходорковским дважды, т.е. "сутки"? Вот так (читаем в журнале): "Я сразу сказал ребятам: народ, журналисты из Москвы будут добираться сутки-двое..." Оказываеся, двойное устное упоминание слова "сутки" может превратить его в напечатанное сочетание "двое суток".
Вот Ходорковский описывает внутреннее убранство комнаты свиданий (1.06-1.56): "Да, там обычные, так сказать, кондовые, деревянные полати, так сказать, с нормальными... Ну, понимаете, комнаты длительных свиданий заключенные делают для себя. Поэтому они делают их нормально... У заключенных вообще была возможность как-то... В комнатах длительных свиданий есть нормальные телевизоры, там есть даже... вот в этих последних был триколор ТВ, поскольку я тоже смотрел там... Это все потому, что у заключенных есть. У меня не брали ничего...". А вот как это описание оказалось отраженным в журнале: "там нормальные кровати". Иными словами, "кондовые, деревянные полати" легким движением пера (курсора) превратились в "нормальные кровати".
10. В том месте журнальной версии интервью, где речь идет о "нормальных кроватях", есть еще и такое предложение: "Но меня, поверьте, все эти вещи совершенно не трогают". Любопытно, что в соответствующем разделе видеоверсии интервью такой фразы просто нет. Кроме этого, в журнальной версии интервью есть еще несколько кусков текста, отсутствующих в его видеоверсиях, включая и наболее полную. Среди них есть такие:
- "Никак. Плохо — проснулся часа в три".
- "И мы расстались".
- "Но вот приезжают мои родные на свиданку. Я им заказываю привезти то-се. Я заказываю, чтобы им было приятно. Мне — без-раз-лич-но. Я выхожу со свидания, иду в столовку и ем там баланду. Наверное, это не надо рассказывать, потому что народ в большинстве своем не поверит, скажет, что рисуюсь. Но вот оно так. Мне без разницы".
- "Но я могу ошибаться на сто процентов, потому что мы сейчас занимаемся вопросами психологии".
- "Ну давайте я не буду психоаналитиком у Путина…"
- "Чтобы вы уехали?
Я не знаю.
Сочи?
Я не знаю.
Какую цель он преследует?
Сейчас совершенно очевидно, не только на примере моей судьбы, но и на примере того, что он делает с информационными агентствами, он занялся менеджированием репутационной составляющей своего режима. И он этим сейчас по каким-то причинам озаботился. Сочи ли это, желание ли это применять "мягкую силу" в каких-то ситуациях, желание ли это сбалансировать европейское и китайское направление, почувствовал ли он, что слишком большая ставка сделана на азиатское направление, и если мы потеряем Европу, то азиатское направление, особенно китайские товарищи, отожмут у нас гораздо больше, чем мы хотели бы… Вот не знаю, какие причины для него являются базовыми, чтобы начать пытаться менеджировать репутацию режима — и страны в целом, но и режима тоже. Тем не менее этим он на сегодняшний день занимается".
- "Нет, нет. Я думаю, что он так не считает и он, несомненно, им пользуется. Лично не лично. Я не могу себе представить профессионального разведчика, который, видя такую информационную поляну, не стал бы на ней играть. Я считаю, что соцсети все-таки — это в значительной степени болтовня. Я не говорю, что этого не надо. Но тратить на это больше часа в день я считаю непродуктивным. В отличие от политиков, которым надо куда-то избираться, я могу себе позволить общаться с теми людьми и даже представлять интересы тех людей, которые мне нравятся".
- "Я не строил планов, и сейчас я буду некоторое время осматриваться. Слушать людей, потому что я, конечно, хочу знать их мнение. Не только информацию, но и мнение. Я все-таки был отсечен от значительной части потока. После чего буду принимать для себя решения. Но совершенно очевидно, что политикой — в смысле избрания в какие-то государственные органы — мне заниматься не интересно. Я не хочу руководить бюрократами. Заниматься бизнесом мне не интересно, я уже эту тему прошел. А в какой форме и каким типом общественной деятельности я стану заниматься — я буду об этом думать".
По стилистике некоторые из этих фраз, действительно, похожи на сказанное Ходорковским. Не исключено, что именно он их действительно и произнес, о чем когда-то возможно удастся убедиться (если будет обнародована полная видеоверсия интервью, хранящаяся пока в недоступном для публики "загашнике"). Но отсутствие ее в публичном доступе сейчас (принимая во внимание результаты уже продемонстрированных творческих методов) порождает закономерные сомнения.
Но даже в том случае, если все эти фразы действительно принадлежат Ходорковскому, то это означает лишь, что за пределами тех частей интервью, которые уже оказались обнародованными (либо в его печатной версии, либо в видеоверсиях), возможно, остались еще и другие его части, пока нам неизвестные.
11. Примером одновременного использования всех упомянутых творческих приемов — вырезания одних частей, замены других, добавления третьих — является, например, отрывок из интервью, в котором творческий журналист интересуется, почему Ходорковского не убили. В нижеследующем тексте (50.02 — 51.07 видео "17 часов на свободе") перечеркнуты слова, прозвучавшие в видеоверсии интервью "17 часов на свободе", но исключенные из журнальной версии "Я вернусь в Россию", а в квадратные скобки поставлены слова, отсутствующие в видеоверсии, но добавленные в журнальный текст:
"Вот на это был наложен абсолютно жесткий запрет. И поэтому с самого начала, с момента моего приезда в первый лагерь... ну, я, естественно...
Почему?
[Ну давайте я не буду психоаналитиком у Путина…]
Вы имеете в виду [Но в первом лагере,] в Краснокаменске, вас таки пытались порезать…
Это эксцесс. Это [был] эксцесс, я вас уверяю… Значит, я сразу попробовал [оценить] ситуацию, докуда она может дойти. И понял, что применять ко мне насилие они не могут.
Почему?
Запрещено.
Это же был для них выход из положения.
Запрещено.
[Почему в Путине сохранилась какая-то [вас помиловал? Кто-то говорит: он, узнав про болезнь вашей мамы, позволил себе] сентиментальность? Вы согласны с этим?
Я считаю, что вот то, что он меня помиловал, об этом не свидетельствует совершенно.
Может быть, в нем есть что-то человеческое?
В нем есть что-то человеческое, я вас уверяю".
[Может быть, он и учитывал мои личные обстоятельства, но для него это абсолютно прагматический расчет.
Чтобы вы уехали?
Я не знаю.
Сочи?
Я не знаю.
Какую цель он преследует?
Сейчас совершенно очевидно, не только на примере моей судьбы, но и на примере того, что он делает с информационными агентствами, он занялся менеджированием репутационной составляющей своего режима. И он этим сейчас по каким-то причинам озаботился. Сочи ли это, желание ли это применять "мягкую силу" в каких-то ситуациях, желание ли это сбалансировать европейское и китайское направление, почувствовал ли он, что слишком большая ставка сделана на азиатское направление, и если мы потеряем Европу, то азиатское направление, особенно китайские товарищи, отожмут у нас гораздо больше, чем мы хотели бы… Вот не знаю, какие причины для него являются базовыми, чтобы начать пытаться менеджировать репутацию режима — и страны в целом, но и режима тоже. Тем не менее этим он на сегодняшний день занимается.
Зачем надо было устраивать истерику с "третьим делом Ходорковского", когда уже, как мы теперь понимаем, ваше письмо и ваше прошение лежало на столе и Путин его рассматривал? Один известный политик мне сказал, что отдельные элементы системы стали работать самостоятельно. А это ведь страшная история. Так было в известной степени с НКВД…]
[Дело в том, что] как только он почувствовал, что для части общества он не является арбитром, он просто взял эту часть общества и вынес за скобки.
То есть это мы [— нас]?
Угу. Он просто ее вынес за скобки. И сказал, что ему дороже роль арбитра, чем представителя всех. Это некий политический выбор. Я не настолько квалифицированный политик, чтобы говорить, насколько он был разумным, и имелалсь ли у него альтернатива. Ну, это некий выбор политика, технологический выбор политика. За всем этим, я считаю, кроется только одна серьезная проблема: все мы люди и у всех у нас век — и политический, и жизненный — ограничен, и соответственно, когда этот век у Путина кончится, выстраивание ситуации на базе жесткого конфликта внутри окружения приведет к смутному времени.]"
Источник двух последних добавленных абзацев (начиная со слов "как только он почувствовал") все же обнаруживается, правда, в другой момент видеоинтервью (56.38 — 57.56), в другом сюжете (о Путине), в ответе на иной вопрос ("Меняется ли Путин, и если меняется, то куда?"). А вот видеоподтверждения четырех предыдущих абзацев обнаружить пока не удалось.
* * *
В общем какой бы ни была позиция Ходорковского — правильной или ошибочной — хотелось бы знать все-таки именно его позицию. С позицией, мнением, взглядами творческого журналиста, в том числе и о Ходорковском, можно познакомиться в другой раз.
! Орфография и стилистика автора сохранены
