Уезжая, я не рассчитывал на перемену участи. Даже на защиту от русского народа в эмиграции нет никаких гарантий. Все возможно: и депортация, и русское вторжение, и новый тоталитаризм в Европе и США, то есть русский путь. Да и диаспора, особенно в Германии, в значительной степени прокремлевская. А та, что не прокремлевская, перенесла сюда свои статусы и свою иерархию, в которой мне не было места в России, не будет и в эмиграции. Тем же, кто давно здесь и приобрел высокие статусы, интересны и нужны люди того же уровня. Но ни малейшего сожаления нет, потому что другого способа доживать не было. Россия, безусловно, останется страной возможностей для очень многих; добьется своих целей во всех своих войнах; тем, кто связал с ней свою судьбу, жить будет лучше, жить будет веселее. Но я ошибался, когда говорил, что умирать под забором все равно где. Нет, это не так. Одиночество, изоляция, всеобщее презрение там и здесь – не одно и то же. Лучше доживать эмигрантской пылью, чем оставаться социальной пылью там. Даже отсутствие субъектности, права на авторство, права на высказывание здесь переживается по-другому.
В 2015 году я пошутил:
***
удел закованного мистика
мечтать на зоне об амнистии,
а у меня другая миссия
побег потребует логистики
После 24 февраля 2022 года началась логистика.
И то, что было до того, и полтора года сборов оказались очень полезными. Ко дню отъезда прощаться было уже не с чем. Не говорю, что не с кем. Но не с чем, точно.
Собственно, это и было главным в логистике – страх перед возвращением и даже посещением той страны. Вся моя предыдущая жизнь оказалась длительной этнографической экспедицией, которая, наконец, завершилась. Осталось лишь сочувствие к тем исследователям, которые там остались.
Знаете, почему я не причитаю, не завываю, никого не проклинаю, вроде как даже вообще не возмущаюсь и не ужасаюсь?
Потому что я знаю: все гораздо хуже, чем кажется почти всем. Не в Путине дело, не в Кремле, не в тех, кому война мать родна, а таких не счесть.
На войну поднялась "тихая область бедной жизни", как назвал ее Федор Сологуб, а вслед за ним ее описали Платонов и Зощенко. Михаил Булгаков не инфернален – настоящий ад на земле, населенный мелкими бесами, открыли миру эти три писателя. И обитателей земного ада не остановить ничем. Путин, в сущности, Передонов, но таковы все жители той области, поэтому, если что, так найдут другого.
Сталин все понял про русский народ и назвал его руководящим и терпеливым. Но он не очень хорошо разбирался в окружающем мире. Понимание мира Путин добавил к прекрасному пониманию русского народа, для которого он лучший правитель за всю его историю. И теперь вместе с русским народом он покоряет мир.
Эмиграция – это навсегда. К кому возвращаться? К бесам?
Только бежать от них и мечтать не о возвращении, а о том, чтобы они оставались в породившей их стране, чтобы не смогли навязать миру свою волю. А это у бесов уже получается и успех их вдохновляет. Так что и в пока еще свободном мире участь сбежавших – внутренняя эмиграция. Отщепенцам, где бы они ни находились, надо забыть о переменах во внешнем мире и создавать свои мирки. Маленькие, жалкие, убогие, иногда только для одного человека, но свои. Во внешнем мире их не слышат и не видят.
В России не больная демократия, которую можно вылечить, исправить, наставить на путь истинный. В России здоровый тоталитаризм, то есть власть масс со своими представлениями о добре и зле, в том числе и об идеальном общественном устройстве.
Как я много раз говорил, нынешняя модель русского тоталитаризма существует в пространстве массовой культуры и не нуждается ни в каком культурном и цивилизационном наследии, с которым ее пытаются связать. В современности нет места никакой общественной мысли, не должно быть ее и в истории. Все гораздо радикальнее, чем в совке. И главное – в эклектике их сила. Концепты могут быть несовместимы, а мемы – нет. Все весьма современно: нынешняя как бы идеология русского нацизма (рашизма) – это набор мемов, которые могут меняться, появляться, умирать и слепляться, как угодно.
С этим все ясно, но главная беда в другом. Состояние умов псевдодемократической фронды точно такое же. Она тоже существует в пространстве массовой культуры, тоже оперирует мемами, а не концептами, тоже эклектична, но отклика в массах не находит. Как и фронда нацистская, только та ищет еще и отклика во власти и пытается вырваться из пут масскульта.
Тип мышления и особенности идентичности, продемонстрированные властью, свойственны всему населению страны. Русскую идентичность нельзя назвать мозаичной – мозаика предполагает некое единство во множественности, гармоничное сложение фрагментов, а у русских оскольчатая идентичность – у всех русских, в том числе у лучезарной соли земли, у прогрессивной общественности. Она так и не поднялась до уровня концептуализации и генерализации картины мира, представлений о развитии страны. Все подобные попытки игнорируются и не обсуждаются, русская политическая элита и русская интеллектуальная элита в равной степени поражены таксономической немощью – они не могут отделить главное от второстепенного, принципиальное от ситуативного.
Единство населения с элитами – правящей и фрондерской, интеллектуальной и культурной – в отсутствии каких-либо попыток преодолеть деперсонализацию русской идентичности и как следствие – русской политической культуры. Потому и всплывают на поверхность сознания мемы-осколки – Бог, война, предки, преемственность – перечислять можно долго. Потому и разбредается социум по нишам, гарантирующим статус. Фрондеры так же, как и власть, не заинтересованы в дефрагментации и систематизации знания, потому что не заинтересованы в дефрагментации социума, в его качественных изменениях, которые привели бы к кристаллизации личности, утверждению ее ценности вне статусов и ниш.
Возникает вопрос о моей собственной идентичности, об отношении к преступлениям, совершаемым русским народом. Никогда не признавал национальной ответственности, в мыслях не было говорить: мне стыдно, что я русский. Это самое простое – истеричное покаяние, за которым ничего нет. И то, что я сейчас наблюдаю, не побуждает меня к пустым обличениям и прочему пафосному фальшаку. Одно лишь скажу:
между мною и моими соотечественниками всегда будут Мариуполь, Буча и многое другое – список пополняется, конца ему не видно.
Происходившее там отделило меня от русской нации и от России. Я не перестал быть русским, мне не стыдно за это. Но я не вижу ни малейшего смысла в общении с большинством населения той страны. И оно не вызывает у меня никаких чувств, никаких эмоций. Ни ненависти, ни презрения, ни брезгливости.
Я ни в чем не виноват перед Украиной и украинцами. Это вообще очень удобно – виноватить себя перед другим народом, не замечая, что произошло с собственным народом, во что превратилась Россия, как деградировали русские. Этого прогрессивная общественность видеть не захотела. Я не пишу о деталях, например, об удивительном равнодушии к украинофобии, к отрицанию существования украинской нации, ко многому другому. Это все уже следствие нежелания видеть, что происходит с русскими. Нежелания, порожденного трусостью. И в этом главная вина интеллигенции перед Россией и русскими. Можно пафосно и красиво заявить: я никогда не прощу собственный народ. Мол, будущие поколения – они, может быть... Но это пошлость. Заметьте, я не приплетаю ничего из Христовых заветов. Просто пафосная пошлость. Дело не в прощении. Дело в доверии. Я больше не могу доверять своим соплеменникам и их стране.
"В Россию можно только верить" – уловка русского дипломата. Уж он-то не мог не знать: нельзя.
Не верю в избавление от нынешнего морока, потому что для абсолютного большинства русских это органичное состояние, соответствующее их идентичности, – представлениям о себе, своем народе и его месте в мире. Но те, кто верит, неужели они полагают, что путь к этому избавлению – самоуничижение? Если так, то они часть морока. Карамзин вопрошал: "Презрение к самому себе располагает ли человека и гражданина к великим делам?" И главное здесь слово – человек, этнофор, носитель национальной идентичности. Но никто – ни власть ни фронда, ни обыватели ни интеллектуалы – не действуют и не рассуждают на уровне личности, человека, не пытаются пробудить в нем чувство собственного достоинства, которое лежит в основе достоинства национального. "Я русский всему миру назло" и "стыдно быть русским" – одно и то же. Как и причитания над "нашими мальчиками", которые "иногда убийцы", поскольку это признание принадлежности к массе, отказ от новой русской идентичности, основанной на персонализме.
Для русского путь к свободе – преодоление чувства общности с Россией, с ее историей и с ее народом, отчуждение. Главное – никакого сопереживания, полное равнодушие. Там – иное.
Русская мысль, великая русская культура и прочее чистое и святое – всё это привело Россию и русских к абсолютному одичанию. Вот теперь волошинское "с Россией кончено" стало точным определением итогов ее истории. Русская история завершена. Конец оказался не эпичным, не армагедонистым, без коней и ангелов. Мир уперся в стену, обгаженную передоновыми.
Но у меня своя история.
