Спрашивают, почему не отвечаю А.Илларионову на его обличения. Потому, что ответил на его странице в Фейсбуке. Он, правда, на ответы эти не реагировал, но его единомышленники реагировали очень даже темпераментно, а я добросовестно реагировал на их реакции, за что от некоторых из них заслужил даже благодарность.
А Андрей Николаевич не счел достойным его внимания даже мое возражение относительного обнаруженного им у меня "запроса на диктатуру" не только в 1989-м, но и в 2018 году. Вместо этого он задал мне целых восемь вопросов, семь из которых к текущему состоянию и моему нынешнему якобы "запросу" никакого отношения не имели, но я, тем не менее, постарался на них откликнуться. А восьмой какое-то отношение имел – г-н Илларионов просил пояснить, почему я и в 2018 году не отказываюсь от своего прогноза тридцатилетней давности об авторитарных перспективах страны и еще раз уточнить, в чем именно тот прогноз заключался. Учитывая, что Андрей Николаевич пишет "прогноз", а в виду имеет "запрос" (на диктатуру), и что именно эта моя приверженность прогнозу позволила ему обнаружить у меня сохраняющуюся приверженность авторитаризму, ответил следующим образом:
"Исходный прогноз был насчет того, что экономическая модернизация будет осуществляться при авторитарном режиме. Потом, кстати, узнал, что на год раньше из этой посылки стали исходить Васильев и Львин. В реальности прогноз в итоге подтвердился лишь наполовину: получился авторитаризм без модернизационного потенциала, авторитаризм выживания. И от этой "половины" у меня нет оснований отказываться. Не тот получился авторитаризм, что предполагалось, но – авторитаризм. Дальше вопрос о перспективах, т.е. во что он может трансформироваться. Пока не вижу субъектов реальной модернизационной альтернативы ему – ни демократической, ни авторитарной. Поэтому при моем мировоззрении остается индивидуальная стратегия – критика режима с демократически-правовых позиций, чем и занимаюсь уже 25 лет. При очень большом желании тут можно, наверное, усмотреть и "запрос на диктатуру", но то уже не моя проблема. Могу разве что добавить, что другие стратегии, которыми в разное время соблазнялись отдельные люди, надеясь этот тип авторитаризма превратить в модернизаторский, казались и кажутся мне, в лучшем случае, самообманом этих людей".
Оппонент не отреагировал и на это. Сказал только, обращаясь не ко мне, а к широким читающим массам, что прогноз насчет авторитарной модернизации оказался неверным, с чем и я спорить не собирался, ибо сказал, как видит читатель, то же самое. При этом Андрей Николаевич на страницах других блоггеров продолжал настаивать на том, что у меня именно "запрос на диктатуру". Наверное, он считает, что ее еще нет. Или полагает, что я запрашиваю то, что уже есть. Или, что скорее всего (не утверждаю, а предполагаю), ему просто чрезвычайно дорог изобретенный им диагноз, вынесенный даже в заголовок его статьи, чтобы позволить себе от него отказываться.
Пробовал я объясняться и насчет второго упрека г-на Илларионова – относительно того, что и тридцать лет назад речь у меня будто бы шла вовсе не о прогнозировании авторитарной модернизации, а именно о проекте. Ибо прогноз не предполагает апелляций к чьим-то долженствованиям, а у меня были именно они. Странный, мол, прогноз, сопровождавшийся такими словами, как "должен" и "должны". Однако объяснения мои не заинтересовали не только г-на Илларионова, но и солидарных с ним других обличителей моего интеллектуального двурушничества, а потому детализировать их не стал. Если же кому-то это интересно, то дело обстояло следующим образом.
В 1988-1991 годах я написал не один десяток текстов, опубликованных в СССР и за рубежом (последний раз – в обширном докладе, представленном по заказу организаторов на первый международный Сахаровский конгресс), о том, каким может быть модернизация советской экономики и советской политической системы в контексте мирового опыта модернизаций. Чем мотивировалось погружение в эту тему? Оно мотивировалось тем, что ни либерализация коммунистической системы, ни ее последующая дозированная демократизация не открывали перспектив превращения командно-плановой экономики в рыночную. И мировой опыт авторитарных модернизаций наводил на мысль, что без авторитарного лидерства не обойтись и в СССР. Что подтверждалось потом и реальным ходом событий – Горбачев, в конце концов, пошел на учреждение президентского правления, а потом запросил себе (и получил) дополнительные полномочия. Но это ничего ему не дало, так как и время было упущено, и на выборы президента населением он не решился, а легитимность, полученная от консервативного большинства Съезда народных депутатов, не освобождала его от зависимости от них.
Однако в августе 1989 года все это было еще впереди, а текущая ситуация, в которой горбачевская демократизация не обнаруживала политического потенциала для экономического реформаторства, рисовала перед мысленным взором предстоящую модернизацию авторитарную. Да, но откуда тогда упоминавшаяся императивная интонация? Откуда все эти "должен" и "должны", с прогнозным жанром слабо сочетаемые?
Они от неряшливости устной речи, сохранившейся в печатном тексте, – меня не было в Москве, и он был опубликован без моей авторизации, о которой договаривались. И еще от редактирования ради сокращений стенограммы многочасового разговора. Если я, например, говорю, что поведение людей, пребывающих в определенной ситуации, не соответствует требованиям этой ситуации и декларируемым ими целям, и потому они вынуждены будут свое поведение скорректировать, то я прогнозирую. А если вместо этого ради краткости подставляется "люди должны", то я проектирую и призываю. Вот примерно так и получилось. Не единственный, кстати, раз. Был случай с журналом "Вестник Академии наук", куда я предоставил в те же времена статью на эту же тему, а в опубликованном варианте обнаружил, что прогнозная конструкция одной из фраз заменена на повелительную. Наученный уже печальным опытом, настоял на том, чтобы в следующем номере журнала появилась поправка.
Андрей Николаевич вычитал в моем ответе на его первый текст сожаление о том, что он почти тридцать лет спустя воспроизвел мою старую публикацию. Сожаление он опять-таки придумал, но удивление было. Потому что три десятилетия назад все это несколько месяцев обсуждалось в той же "Литературной газете", и в дискуссии участвовал не только Леонид Михайлович Баткин, статью которого г-н Илларионов в помощь себе тоже счел полезным воспроизвести, но и я, Баткину и многим другим отвечавший. Кстати, Леонид Михайлович, отличающийся большим, чем Андрей Николаевич, вниманием к взглядам оппонентов, не мог не обратить внимание, что я предусматривал для себя и оппозицию к прогнозируемому авторитаризму. Это вызвало у Баткина насмешку: мол, из подполья я что ли собираюсь оппонировать? Но прошло время, и оказалось, что самому Баткину не понадобилось перебираться в подполье, чтобы публично обличать режим Путина, который с полным на то основанием считал авторитарным. Я полагал, что не понадобится и при Горбачеве.
Мне неохота все это писать. Реагируя на чужую суету и томление чужого духа, невольно впускаешь то и другое в себя. Человеку зачем-то понадобилось на основании нескольких неуклюжих словесных конструкций в интервью тридцатилетней давности и двух сегодняшних непонятых фраз сделать из другого человека глашатая диктатуры. Возможно, чтобы рельефнее оттенить свою собственную демократичность, возможно, для чего-то другого. А писать приходится, ибо кому-то эта суета кажется интеллектуальным проникновением в нечто важное и чуть ли не основополагающее, кажется обнажением фундаментальной проблемы, между тем как все проблемы в этом только топятся.
Топится задним числом проблема 1989 года, которая заключалась в том, что частичная демократизация советской политической системы не стала сильнодействующим стимулом для глубокой экономической модернизации. Топится и проблема сегодняшняя, которая в том, что в обществе нет субъектов ни демократической модернизации, ни авторитарной. А потому и нет ничего менее содержательного, чем пафосно агитировать за одну из них против другой, как будто страна реально находится перед таким выбором.
Со временем стало очевидным, что его, выбора этого, и 30 лет назад, скорее всего, не было. Советский Союз оказался тогда перед необходимостью радикальной модернизации, однако в мире не было до того прецедентов преобразования тоталитарных и одновременно имперских систем, не испытавших военного поражения, в системы демократические. Поэтому зря я искал когда-то ключ к реформации страны в мировом опыте. В 1991-м коридор возможностей был приоткрыт территориальным распадом империи, но вскоре выяснилось, что в ее ядре, т.е. в Российской Федерации, прежняя проблема воспроизвелась в обновленном виде. И тоже как уникальная. Выяснилось, что не только тоталитарная и имперская, но и посттоталитарная и одновременно постимперская система с унаследованной имперско-державной инерцией и ядерным оружием внутренними мотивациями и волевыми ресурсами для глубокой и последовательной модернизации не располагает.
Вот же в чем проблема, и я благодарен Андрею Николаевичу за представленный повод еще раз ее обозначить. Признаюсь, что ощущаю слабость своей мысли перед ее неподатливостью. То и дело ловлю себя на спонтанном желании от нее увильнуть. Но, слава Богу, соблазн прятать от публики свою умственную малость в звонкой либерально-демократической риторике и в критике авторов старинных текстов пока меня не посещает.
! Орфография и стилистика автора сохранены
