Игорь Александрович Яковенко обрушился с резкой критикой на "твердокаменных" оппозиционеров за неготовность приветствовать прозрение "лоялистов из числа деятелей культуры", в понимании которых "власть перешла "красную черту" в деле режиссера Кирилла Серебренникова". На первый взгляд, позиция автора выглядит вполне здравой: в самом деле, стоит приветствовать всякое расширение рядов потенциально недовольных режимом, независимо от причин недовольства, а не отпугивать возможных будущих союзников чрезмерным радикализмом. При ближайшем рассмотрении, однако, данный тезис оказывается далеко не столь очевидным.
Прежде, чем перейти к рассмотрению доводов автора по существу, хотелось бы обратить внимание на используемый им не вполне корректный, на мой взгляд, полемический приём. Упрекая в излишнем радикализме публицистов-политэмигрантов Аркадия Бабченко и Альфреда Коха, Яковенко спрашивает у них и остальных "твердокаменных", считают ли они себя "частью российского протеста и шире, частью этой популяции, населения, имеющего отношение к РФ", после чего выносит свой безапелляционный вердикт: "Если вы не видите разницу между Михалковым и Шахназаровым с одной стороны и Серебренниковым с другой, значит вы политический иностранец".
Мне представляется, что ответ на вопрос, заданный Игорем Алексеевичем, очевиден: если люди, даже находясь вдали от России, продолжают думать о вынужденно покинутой Родине и переживать за неё (доказательством тому служат их тексты, в которых при всём желании невозможно разглядеть даже намёка на равнодушие к судьбе своей страны), то они совершенно точно не отделяют себя от России и её народа. Вот если бы, напротив, Бабченко с Кохом после вынужденного отъезда из России утратили к ней всякий интерес и сосредоточились исключительно на обустройстве собственных жизней на чужбине, тогда мы могли бы с полным на то основанием записать их в "политические иностранцы", но сам факт их неравнодушия к судьбе оставленного Отечества нам этого сделать не позволяет.
Что же касается существенности разницы между Михалковым, Шахназаровым и Серебренниковым, то её, разумеется, можно оценивать по-разному, однако расхождения в её оценке явно недостаточны для того, чтобы записать оппонента в "политические иностранцы". Признаюсь, мне и самому многие суждения Аркадия Бабченко представляются излишне радикальными, а его вера в то, что, если бы зимой 2011-2012 годов оппозиция вцепилась зубами в асфальт и отказалась уходить с московских улиц, то путинский режим в результате рухнул бы, по меньшей мере наивной, однако правила честной дискуссии требуют спорить с позицией оппонента по существу, а не пытаться делегитимизировать её на том сомнительном основании, что оппонент, будто бы, не считает себя частью "населения, имеющего отношение к РФ".
Рассмотрим теперь по существу позицию самого Яковенко. Для описания противоречий между "твердокаменными" оппозиционерами и напуганными лоялистами из мира культуры, внезапно осознавшими в результате "дела Серебренникова", что следующей жертвой системы может стать любой из них, автор использует аналогию с басней Ивана Андреевича Крылова "Стрекоза и муравей", которая, по его собственным словам, с раннего детства поражала его своей жестокостью. Упрекая крыловского муравья (и "муравьёв"-оппозиционеров) в жестокосердии, Игорь Александрович решительно игнорирует мораль басни, которая состоит в том, что свобода неотделима от ответственности — ответственности, прежде всего, за самого себя, за свою судьбу, за те решения, которые мы принимаем. Все мы наделены свободой выбора, но важно не забывать, что у каждого выбора есть своя цена.
Муравей сделал свой выбор и платил цену за этот выбор, тратя своё время и силы на подготовку к зиме, а не на удовольствия, которым предавалась стрекоза. Стрекоза тоже сделала свой выбор и с наступлением зимы обнаружила, что у этого выбора тоже есть своя цена, причём цена несравненно более высокая, нежели та, что заплатил за свой выбор муравей. Даже ребёнку очевидно, что стрекоза не стала невинной жертвой не зависящих от неё обстоятельств, а сама является виновницей всех своих несчастий.
Яковенко обращает внимание на то, как по-разному излагают древний сюжет Лафонтен и Крылов: во французском варианте басни цикада не просит у муравья бескорыстной помощи, она обещает впоследствии вернуть ему долг с процентами. Иными словами, она осознаёт ошибочность своего прежнего выбора и готова сама платить его цену. Это даёт нам основания упрекнуть французского муравья, ведь он (вернее она, так как во французском языке слово "муравей" относится к женскому роду) упускает возможность поспособствовать перерождению цикады, которая, столкнувшись с необходимостью отдавать долг, была бы вынуждена отказаться от праздности и начать работать.
В отличие от французской цикады, русская стрекоза ничему не научилась и считает, что муравей должен помочь ей безвозмездно, она по-прежнему не готова сама платить цену своего выбора и пытается возложить её на муравья. Между прочим, на примере муравья и стрекозы мы видим классические образцы "правой" и "левой" систем ценностей: если для правых связь между свободой и ответственностью, между выбором и его ценой, между приложенными усилиями и полученным результатом является очевидной, то в понимании левых, к которым относится и большая часть отечественной "либеральной интеллигенции", "те, кому не повезло в жизни" (этим эвфемизмом в политическом жаргоне левых именуют "стрекоз", лето красное пропевших) имеют право на то, чтобы успешные "муравьи" оплачивали цену их выбора.
Взглянем теперь через призму басни Крылова на современные российские реалии и увидим, что оппозиционные "муравьи", которых осуждает Игорь Александрович, уже заплатили за свой выбор немалую цену. Речь не только о тех (пока относительно немногих), кто за свои убеждения был убит, оказался за решёткой или вынужден был покинуть Родину, но и о тех, кто из чувства социальной гигиены свел к минимуму взаимодействие с оккупационной властью, тем самым практически лишив себя шансов на построение карьеры или создание успешного бизнеса в России. И вот теперь автор предлагает им пожалеть "стрекоз" из числа "творческой интеллигенции", сделавших в своё время совсем иной выбор, обслуживавших режим и получивших за это немало "плюшек", но с началом уголовного преследования Серебренникова (как крыловская стрекоза с началом зимы) внезапно обнаруживших, что у этого выбора есть цена.
Что ж, их можно было бы пожалеть и даже попытаться поддержать их, если б они, подобно лафонтеновской цикаде, признали свои ошибки, чему-то на них научились и хотя бы изъявили готовность эти ошибки исправить, однако ничего подобного у современных отечественных "стрекоз" мы не наблюдаем. Нет никакого "запоздалого прозрения", о котором пишет Яковенко, есть желание по-прежнему получать бюджетные деньги и при этом иметь гарантии неприкосновенности.
Главная проблема отечественной "творческой интеллигенции" состоит в том, что она желает взаимоисключающих вещей: во-первых, чтобы государство финансировало культуру, во-вторых, чтобы государство не ограничивало свободу творчества художника. Это утопия — нельзя быть свободным от того, кто платит тебе деньги! Хотите свободы? Следуйте совету Альфреда Коха — зарабатывайте деньги сами вместо того, чтобы просить их у государства. Если художник действительно талантлив, то у него будет свой зритель (читатель, слушатель), который заплатит художнику за его труд, однако отечественные художники-"стрекозы" предпочитают получать деньги от государства. Между прочим, у государства своих денег нет, всё, что государство имеет, оно получает от "муравьёв"-налогоплательщиков при помощи аппарата принуждения. "Стрекозы" сделали свой выбор, и цена этого выбора — отказ от свободы. За что же теперь предъявлять претензии "муравьям"?
Наконец, в финале своего текста Игорь Александрович выдвигает ещё один тезис, с которым я категорически не могу согласиться. Он утверждает, что целью оппозиции видит, ни много ни мало, уничтожение "Российской империи". Приходится в очередной раз повторять очевидное: Российская империя была уничтожена сто лет тому назад, на её месте большевики создали другое государство, не являющееся преемником исторической России ни юридически, ни исторически, ни культурно.
Я не склонен идеализировать дореволюционную Россию, и ранее мне неоднократно доводилось писать о том, как вызревавшие долгое время проблемы привели к катастрофе 1917 года, однако необходимо отдавать себе отчёт в том, что Россия до 1917 года, в отличие от СССР, не была "империей зла". Запущенные Петром Великим процессы модернизации и вестернизации на протяжении двух столетий медленно, но верно превращали бывшую Московию в европейскую страну: от поколения к поколению росло число носителей европейских ценностей в российском обществе, перенимались и укоренялись европейские институты — накануне своего крушения Российская империя была государством с судом присяжных (достаточно независимым, чтобы оправдать террористку-революционерку Веру Засулич) и парламентом.
Большевики, придя к власти, с мясом содрали с тела России наросший за два столетия европейский "культурный слой", обрушив страну в допетровскую архаику.
Однако российская "либеральная интеллигенция" — по большей своей части наследница советской интеллигенции — предпочитает не замечать коренного перелома 1917 года, для них, как метко заметил Игорь Борисович Чубайс, "Россия изначально есть нечто патологическое и неприемлемое, это болезнь, которая длится 12 веков". Неудивительно, что Яковенко стремится не к освобождению России и восстановлению её преемственности с Россией исторической, а к уничтожению уже сто лет как уничтоженной "Российской империи".
В свете всего вышесказанного желательность формирования максимально широкой базы протеста за счёт всех недовольных существующей властью, независимо от причин недовольства, уже не выглядит бесспорным приоритетом. Слишком уж неоднородны ряды недовольных: "муравьи" и "стрекозы", убеждённые антисоветчики и наследники советской интеллигенции. Мы очень по-разному видим будущее нашей страны. Линий разлома куда больше, чем точек соприкосновения, и далеко не все из этих линий разлома преодолимы, более того, далеко не все из них стоит преодолевать. Это не означает, что стоит отказываться от любых попыток построения оппозиционной коалиции, однако важно понимать, что объединение может быть продуктивным лишь тогда, когда у объединяющихся есть общность целей и ценностей, в противном же случае получится союз лебедя, рака и щуки, о бессмысленности и бесперспективности которого предупреждал нас всё тот же мудрый дедушка Крылов.
