Поутихший было скандал с нервным писателем, выбежавшим из объятий читательской любви, позволяет взглянуть на происшествие чуть спокойнее. И пристальнее. Я согласен, что сам писатель более чем характерен для сегодняшней эпохи русской культуры, в очередной раз проходящей этап иллюстрации главного тезиса Ортеги-и-Гассета о восстании масс, требующих победы банального над штучным.
Согласен я и с тем, что здесь нет ничего необычного: авторитарность при переходе к осторожной тоталитарности ищет простого. Простое – убедительней и победительней, по крайней мере, на короткой дистанции. Сложное – всего лишь зонтик, под которым можно попытаться переждать непогоду. Но спрос на сложное кончился почти четверть века назад, и возрождения его ничто пока не предвещает.
Но и простое – не означает одинаковое. Запрос на простое, на упрощение сложного – многообразен. Его смысл как раз и состоит в том, чтобы упростить все, что пугает своей сложностью. А страх от сложного – разный для разных категорий, испытывающих этот страх.
Я попробую уточнить некоторые (вполне на самом деле очевидные) очертания страха, которые есть причина успеха птенцов гнезда Венедиктова: того же Веллера, Латыниной, да и других.
Попробуем быть скрупулезными, так как анализ чужих страхов всегда болезнен. Никому не хочется признаваться в том, что он чего-то боится. И любое прикосновение к страху приводит к инстинктивному отторжению. Попытка быть точным – всего лишь приём, но и он в этой безвыходной ситуации кажется оправданным.
Итак, какие страхи эксплуатируют такие правые публицисты как Латынина и Веллер? Страх перед, прежде всего, наступающим исламом, исламофобию. Срыв Веллера произошёл именно в тот момент, когда он начал агитировать за Марин Ле Пен, орлеанскую деву – борца с полчищами мусульман, заглатывающих беззащитную Европу, как шаурму. Для Веллера эта тема оказалась настолько сакральной, что любое возражение (со стороны слушателя или ведущей) представлялось ему кощунственным и оскорбительным.
Не будем оспаривать реальность этого страха, предположим, что это – реальный страх перед растворением европейской культуры в чуждом растворе мусульманской. Попытаемся препарировать этот страх, тем более, что это – не страх отдельно взятого писателя, страдающего головокружениям от успеха. Но и страх, вполне массовый и типичный для ряда характерных аудиторий.
Мусульманская культура, исламская цивилизация, религия (адепты препарируемого страха любят называть эту религию идеологией) настолько враждебна "нам", что "мы" почти уверены, что эту идеологию-религию-цивилизацию надо остановить во что бы то ни стало.
Не будем оспаривать резоны страха (это малопродуктивно), отметим другое: каким бы страшным и чуждым не представлялся ислам и его носители, попавшие в Европу, остановить что-либо всерьёз невозможно. Невозможно без приёмов окончательного решения исламского вопроса. То есть без физического истребления миллионов мусульман (вполне себе мирных в своём большинстве и лояльных к новой культуре). Маникюрные ножницы возможны, секаторы – нет.
Не будем повторять очевидное, что профессиональные террористы на самом деле этого и хотят: хотят войны и тотальной враждебности, потому что им война – мать родна.
Но то, что никакая Ле Пен, никакая "Альтернатива для Германии" войны с исламом не планируют, а лишь набирают политические очки на указанном нами страхе, это понимают если не все, то многие. В том числе борцы с враждебным исламом на волнах "Эха Москвы".
А раз даже наиболее непримиримые воины за чистоту Европы понимают, что никто мусульман уничтожать и выселять семьями не будет, история, как пешка, в обратную сторону не идёт, значит, у эмоциональной пропаганды исламофобии есть другие резоны.
Какие? На самом деле старушка Европа борцов за ее интимную чистоту не интересует. Они пользуются общественной истерией для сокрытия своей основной цели. Но не будем спешить открывать все карты.
Кто ещё не любит и боится мусульман и заинтересован в их демонизации? Конечно, правые силы в Израиле, для которых отвратительна мысль, что с их противниками палестинцами можно разговаривать на цивилизованном языке. О чем разговаривать? Об их требованиях по возврату территорий и основанию палестинского государства в соответствии с древним решением ООН о построении в Палестине двух государств, международном статусе Иерусалима. А также о возвращении изгнанных со своей земли беженцев, о выплате им компенсаций и так далее.
Я не хотел бы здесь обсуждать законность этих требований. Правым силам в Израиле эти требования кажутся незаконными после ряда войн Израиля с арабами (некоторые из них начинали арабы, некоторые евреи).
Но проблема в том, что общественное мнение в этом вопросе, в основном, не согласно с правыми в Израиле. Правая израильская пропаганда называет силы, требующие от Израиля переговоров с палестинцами, титулующих захваченные ими земли – оккупированными, а еврейские поселения на них незаконными, – антиизраильскими и антисемитскими.
Не будем и с этим спорить, мы не знаем, о чем на самом деле думают те, кто критикуют Израиль за агрессивность и неуступчивость. Не в этом дело: само требование переговоров с палестинцами чрезвычайно болезненно. Ссылка на решение ООН, поддержка идеи "двух государств для двух народов" означает необходимость признать то, что правому Израилю признавать никак не хочется. Но давление растёт, и поддержка идеи переговоров и уступок со стороны Израиля уже не растворится в тумане. Большинство стран Европы и Америка (даже в лице Трампа) требуют мира и уступок.
Чем в этой ситуации может ответить (и отвечает уже несколько десятков лет) правый Израиль? На первый взгляд, его аргументы парадоксальны. Нам не с кем вести переговоры, утверждают израильские пропагандисты, не с кем разговаривать. Как это не с кем?
А так, не с кем. Одни, косвенно поддерживающие террор, не обладают настоящей властью и легитимностью, да и на словах террор осуждая, втайне ему помогают. А другие – просто откровенные террористы, а мы с террористами переговоры не ведём.
Казалось бы, убийственные аргументы. Но наблюдателей из Европы и Америки (не говоря о самих палестинцах) эти аргументы не убеждают. Террор – оружие слабых, прижатых к стене. У палестинцев, лишенных армии, государства, большинства общественных институтов, нет другого способа не позволить забыть о себе, как идти в террор.
Террор (еще один синоним страха), без сомнения, ужасный и невероятно жестокий, слепой инструмент борьбы. Но и к нему в разное время прибегали разные силы, впоследствии принятые в семью законопослушных народов. Чтобы не говорить длинно, напомним, что сама история возникновения государства Израиль начиналась с жестокого террора евреев против англичан и арабов, и самые известные террористы стали национальными героями Израиля.
Все выше сказанное – лишь попытка подтвердить, что отказ от диалога с палестинцами ссылкой на приверженность некоторых из них к террору, не является убедительным аргументом. Надо вести переговоры с теми, кто вам противостоит, иначе война будет воспроизводить себя бесконечно и инфильтровывать экстремистами многие страны Азии, Африки и Европы.
Соображение, что во основе последних волн терроризма в мире стоит неурегулированный Израилем конфликт с палестинцами, – ещё один аргумент, притягивающий к себе и доводы "за", и доводы "против",
Так или иначе, требование вести переговоры с палестинцами остаётся, и в попытке промедлить, отложить неприятное (если не ужасное) возник тот самый мотив, который позволит увязать скандал в студии "Эха Москвы" с источником сакральных идей нервного писателя и его удивительной популярностью.
Дело в том, что израильская пропаганда, припертая к стенке, воспользовалась, так сказать, не дипломатическим, а народным доводом. Мы не можем, не должны вести переговоры с теми, с кем нас эти переговоры вести принуждают, так как это не просто наши враги, а враги рода человеческого, враги иудео-христианской цивилизации.
И мир пока не понял, что мы, Израиль, – форпост борьбы с этими нелюдями, фундированными бесчеловечной идеологией. Это не противники, а выродки, от которых надо освободиться самым радикальным образом.
Именно эта попытка объяснить отказ от диалога с палестинцами и стала причиной демонизации не только тех, с кем Израиль воевал или воюет, а всех носителей ислама. В том числе, беженцев из зон конфликтов в европейские страны. Пугая Европу исламским террором, израильские пропагандисты объясняли, почему не хотят поддерживать идею "двух государств для двух народов". Страхом перед мусульманами надули паруса исламофобии и стали эксплуатировать этот страх, как способ, по меньшей мере, оттянуть (или вообще отказаться) от мирного решения палестинской проблемы.
Я говорил об израильских пропагандистах, но это очень неточно. Потому что если говорить о популярности таких публицистов как Веллер или Латынина, то это популярность не среди израильских пропагандистов, а среди слушателей "Эха Москвы" и пользователей социальных сетей.
Так получилось – причина здесь анализироваться не будет – что большинство советских и постсоветских эмигрантов исповедуют правые и крайне правые националистические убеждения. И большАя, самая большая колонна внутри этого большинства – это приверженцы идей крайне правых в Израиле. Где бы они на самом деле ни жили: в Нью-Йорке, Москве, Гамбурге, Тель-Авиве, их главным убеждением и самооправданием является тождество образа противника и врага рода человеческого. Исламофобия как объяснение и оправдание всего.
Именно эта аудитория носит Веллера и Латынину на руках, потому что они с трибуны "Эха" легитимируют, повторяют то, что греет душу всем нашим бывшим соотечественникам. Мечтающих, чтобы требующие возврата территорий и справедливости палестинцы исчезли с лица земли. Если не в реальности (а как бы хотелось), то символически: враги рода человеческого уже ничего требовать не могут. С ними один короткий разговор, как с опасностью для цивилизации.
Неважно, верят ли в это сторонники самой крайней исламофобии, испытывают ли реальный животный страх (кто-то, без сомнения, испытывает, кто-то эксплуатирует и распространяет этот страх в своих целях). Важно, что это именно тот парус, который можно надуть в любом месте, главное, чтобы ветром был страх чужого.
Кто-то скажет, что цели исламских террористов и правых в Израиле (и их многочисленных сторонников из числа советских эмигрантов) тождественны. Чем больше совершается терактов, тем более настороженно местное население относится к беженцам-мусульманам, тем труднее им адаптироваться в новой для себя среде, тем легче из них рекрутировать смертников-джихадистов, тем радостнее израильским пропагандистам объявлять ислам враждебной человечеству идеологией и не испытывать никакого чувства неудобства перед ограбленными палестинцами.
Это такой велосипед: давят на педали, скажем, советские эмигранты, облюбовавшие расизм, как идею самооправдания, а переднее колесо уже в Париже, возле вокзала, где был взрыв, а заднее колесо ещё в 1947, когда идут споры, что делать с евреями и палестинцами, в разной степени готовыми к созданию государства.
Вот так: вздохнёт Изя из Конотопа, сын которого строит поселение на оккупированной (так это официально называют в Европе) территории, а его вздох песней зовётся, песня летит над землёй, и задорный припев, сакральный до слез в глазах, заставляет писателя рвать с корнем микрофон, кидать в невидимого и изумленного оппонента чашку чая, и бежать с проклятиями туда, где сердцу возмущенному найдётся уголок. Святая земля на Малом Арбате. Святая земля там, где мы. Мы – святы, враги наши – прокляты навеки.
! Орфография и стилистика автора сохранены
