"How can I save my little boy
<…>
What might save us, me and you
Is if the Russians love their children too"
"Russians", Sting[1]
I
Жил-был Папа. Детки уже догадались, конечно, что раз Папа жил-был, то и Мама жила-была где-то совсем рядом. И правильно: жили-были Папа-Мама в Москве, на улице Героев, в высотном доме, в собственной трехкомнатной квартире. Жили-поживали, добра наживали. И была у них дочь Машенька. Папа в ней души не чаял, Мама, та вообще нарадоваться не могла; родственники, соседи, друзья и просто знакомые, а иногда и вовсе незнакомые, редко могли подавить улыбку и сдержать руку, чтобы не погладить шелковистую белоснежную головку, где под челочкой сверкали два озорных, озерной голубизны глазенка, меряющие удивленно раскинувшийся перед ними мир. Так росла она полевым цветочком: беззаботно и вольготно. И не было на свете ребенка счастливее нашей Машеньки. Я чувствую уже холодный скепсис некоторых бабушек, читающих эти строки: ну, так-таки и не было! Да, говорю я, и повторяю: не было! Потому что ко всему тому, что красит мир вокруг пяти, шести летнего ребенка, Машенька наша была счастливой обладательницей Папы. Не спешите, не спешите. Сейчас объясню.
Был Папа у Машеньки особый. Не просто самый молодой, самый красивый, самый смелый, самый сильный, самый умный, самый добрый и вообще – самый Папа, и не потому, что любили его все, даже соседи по лестничной клетке и бабушка, мамина мама; и не потому, что был он мастером на всякие выдумки, сочинял истории и даже стихи; и, если вы думаете, что самым-самым был он потому, что знал "Песню паровоза", то и здесь вы не угадали. Нет, главным его достоинством в глазах Машеньки было то, что был он сам сказочником! Волшебником.
Папа делал игрушки. У него такая работа была. И время от времени, но почти каждую неделю, приносил он домой какую-нибудь новую игрушку. То есть, игрушки, строго говоря, не каждую неделю новые – с такой скоростью даже волшебники игрушек не придумают, не то что кандидат технических наук в КБ игрушечной фабрики! Нет, это были модификации, образцы различных моделей игрушек, придуманных Папой, его другом дядей Сережей и их загадочными коллегами из конструкторского бюро. Но Машенька всего этого не знала и, признаюсь, знать не хотела: для нее каждая игрушка была новой, оригинальной и загадочной.
Игрушки были разные: яркие, пушистые зайчики, птички, машинки легковые и грузовички, трактора, самолеты.., а еще были авторучки, зажигалки, разные коробочки с секретными кнопочками, открывающими крышечки на пружинках... Пружинки, впрочем были во всех предметах, поэтому все они – и коробочки, и авторучки, не говоря уже о зайчиках и ежиках – все они отпрыгивали на скрытых своих пружинках от Машеньки как только она пыталась поднять их с пола. Папа и Мама весело хохотали, видя растерянность дочери. Потом Папа брал игрушку в руки, совал тоненькую отверточку в крохотную дырочку и насвистывая, подкручивал что-то. Игрушка после этого продолжала прыгать, но уже недалеко, и Папа предлагал теперь какую-нибудь игру, ну, например, кто из них устроит так, чтобы прыгнула игрушка в цель. Он ставил тарелку на ковер и начинать всегда должна была Мама. Мама, конечно, долго отнекивалась и кокетничала, иногда даже отказывалась вовсе, говорила, что пора ужин готовить. А Папа с Машенькой занимались поиском исходной позиции, откуда игрушка прыгала прямо в тарелку, и приготовление ужина сопровождал их заливистый хохот и споры. Потом Машенька шла помогать Маме накрывать стол, а Папа зачем-то замерял расстояние между исходной позицией и тарелкой, в которую прыгала игрушка, и записывал в свой блокнот, чертил какие-то схемы, расставлял какие-то знаки, часто – вопросительные.
Иногда условия игры менялись: Папа с Машенькой подвешивали разноцветные кусочки бумаги на разной высоте и смотрели, у кого игрушка выше подпрыгнет.
На следующий день игрушка исчезала. Сперва Машенька искала ее, думала, что потеряла где-то вчера вечером, но потом Мама объяснила ей, что игрушка сломалась и Папа унес ее на работу. Там ее подправят, подкрутят и вечером он принесет ее назад. Иногда Мама ошибалась и Папа приходил без игрушки, а в другие дни приносил новую.
Папа очень любил свою работу, часто задерживался и тогда Машенька с Мамой ужинали одни, и после ужина заботливо откладывали папину порцию и оставляли его ужин на столе. Машенька всегда грустила такими вечерами, потому что никогда не знала, вернется ли Папа во время, то есть к той минуте, когда Мама выключит телевизор с последними словами песенки из "Вечерней сказки" и скажет: "Машенька, пора бай-бай!" А это значило, что спать придется отправляться без Папиной сказки, без песенки и без новой игрушки.
Папа очень любил свою работу. Начальник Папин его ценил, часто звонил домой и спрашивал что-то непонятное, и Папа иногда часами объяснял и спорил с Аркадием Семеновичем и сгоряча называл его "товарищем полковником", после чего бледнел и извинялся: "Сорвалось, знаете... простите". Аркадий, этот самый, Семенович, представлялся Машеньке таким старым, круглым, лысым и почему-то крайне жадным. Папа с Аркадием Семеновичем часто уезжали в командировки, чаще всего в какой-то город, "Полигон", или что-то в этом роде.
Когда у Папы загадочная тетя по имени Комиссия принимала очередную игрушку, дома был небольшой пир: приходил дядя Сережа, Мама накрывала стол, хлопало весело шампанское. За столом, впрочем, было скучно: дядя Сережа постоянно изображал эту самую загадочную Комиссию и говорил то шепеляво, то с присвистом, а то и никак не мог откашляться и только перебивал сам себя, и все за столом смеялись. Смеялась даже Машенька, но и скучала – тоже. Она не понимала, о чем говорил дядя Сережа, просто голос его всегда был смешон, и гримасы уморительны, а главное – смеялись Мама и Папа, и Машенька думала, если она не будет смеяться, то огорчит родителей. Но и это не спасало – она быстро теряла интерес, голос дяди Сережи переставал смешить и Машенька уходила в спальню, где ее ждала новая игрушка, "прото-что-то" той самой игрушки, которая сегодня "пошла в серию". Как и каждый ребенок ее возраста, Машенька могла повторить некоторые слова, совершенно не понимая их значения, и это "прото-что-то" вместе с "комиссией", "серией" и прочими словами часто звучало еще из кухни или гостиной, где остались взрослые:
– А я так посмотрел на него и говорю, – слышался бас дяди Сережи, – прототип мы отправляли в вашу лабораторию, и не наша вина в том, что размеры...
Кому это все интересно, когда вот он, очередной зайчик, прыгает, почти в Машенькин рост и опускается в подставленные ладошки!
II
Однажды Папа даже спас кошку. Вернее – котенка. Дело было так. Вся семья направлялась в гости, на день рождения. Проходили через сквер и увидели людей, окруживших дерево и, задрав головы и указательные пальцы, толковавших о чем-то. Мама-Папа-Маша приблизились и услышали громкое, раздирающее мяуканье: на ветке, так высоко, что Машеньке пришлось даже прогнуться назад, задирая голову, сидел маленький-маленький, пушистенький-пушистенький котеночек. Он впился коготками в кору, глядел круглыми глазенками вниз, на собравшихся зевак и плакал. Толпа внизу волновалась, из нее слышались предположения и предложения:
– От собаки спасался...
– Да нет, я же видела, вот тут на скамеечке сидела... он за птичкой полез...
– Мальчишки загнали, вот из того дома...
– В милицию позвонить...
– Да при чем тут милиция?! Ну, бабы!.. Пожарников надо звать...
– Во дает: так они тебе и приедут за кошечкой! А вдруг настоящий пожар и люди гореть будут, а? А они здесь, с твоей кошечкой...
Короче – разные были мнения, а Папа, вежливо раздвинул стоящих, подошел к дереву, задрал голову...
– Ты куда?! Ты на себя посмотри: новые туфли, костюм... нас же люди ждут!
Папа оглянулся на Маму и принялся стаскивать новые туфли. В них потом были уложены и новые носки, а босой Папа подпрыгнул, ухватился за ветку, подтянулся, побежал босыми ступнями по стволу, помогая рукам, и ловко уселся на ветку, подмигнул вниз Маме и Машеньке и перебрался выше.
Котенок, увидев приближающегося Папу, заскулил жалобно, но на всякий случай несколько раз ударил протянутую руку коготками. Папа руки не отдернул, взял хулигана за загривок и сунул под новый пиджак.
Внизу все обступили Папу и галдели, и галдели, и галдели, а Машенька как взяла в руки пушистый комочек, так и расстаться с ним уже не могла.
А Мама сказала нетерпеливо:
– Это кошка бродячая, у нее глисты, токсоплазмы и может даже лишай! Опусти ее сейчас же на землю!
Понятное дело, кошку с такими характеристиками в дом не принесешь, тут и упрашивать бесполезно. Достался котенок какой-то бабушке, которая уложила его в кошелку и ушла. А Машенька погрустила весь вечер и спать легла тихо-претихо.
На следующий день Папа принес с работы не игрушку, а большую, красивую коробку. Машенька открыла ее и взвизгнула от радости: из коробки выскочил маленький котенок! Он отпрыгнул на шаг и выгнул дугой спину, задрал хвост и даже зашипел. Но Машенька мало обращала внимания на его агрессивность: она подхватила его, прижала к щеке и закружилась по комнате.
В соседней комнате тем временем Папа убеждал Маму. Оттуда слышались непонятные слова: "любовь", "уважение к слабому", "гуманизм", "сердечность", "доброта". Мама возражала в основном латынью и постепенно сдавалась.
Окончание следует
[1][1] "Как я могу защитить моего маленького мальчика <…>
Что может спасти нас – тебя и меня
Это надежда на то, что русские тоже любят своих детей"
"Русские", Стинг
