"Ах, до чего ж порой обидно,
Что хозяина не видно, –
Вверх и в темноту уходит нить".
Дорогой мой Володя,
Я всё пытаюсь представить тебя за работой. Я имею в виду не официальные фотографии или кинохронику твоего кабинета, и не теренажерный зал с американскими устройствами для подкачки грудных мышц, а вот сам процесс, и ты – в процессе и интерьере, когда без камер и приглашенных корреспондентов.
Мне представляется это так. Ты сидишь в удобном кресле, перед тобой стол, над столом, из отверстий в потолке, свешиваются эдакие веревочки. Каждая оканчивается кисточкой с узелком, ну, чтоб дергать сподручнее было. И на каждой – этикетка такая, бирочка, с одним только словом: "Сирия", "Украина", "Донбасс", "Германия"... – много веревочек. И вот сидишь ты, бумаги листаешь. Думаешь головой. Потом поднимешь рассеяно голову, потянешься к веревочкам, выберешь нужную, подумаешь, может, еще мгновение, и дернешь за нее. И тут же на Донбассе стрельба пошла, опять нарушение "перемирия", опять "пиндосы" за "Минск-2" заговорили. А ты улыбнешься, подтянешься, сладко хрустнув позвонками, и дерг! – в Молдавии парламент заблокировали; потянул за "Карабах" – бац, опять можно оружием торгануть и "обеим конфликтующим сторонам" напомнить, что ключ к "мирному урегулированию конфликта" у тебя лежит, под веревочкой.
То есть много у тебя таких веревочек. И только одной нет. Знаешь какой? Нет у тебя веревочки с надписью "Народ российский". "Одесситы", например, есть: дернешь ты за "одесситов" – и где-то в Приморском районе машину расстреляют, или гранату подбросят в офис волонтеров, или листовки с двуглавыми курицами расклеят. И тут же завопит твой бывший любимый партнер, а ныне губернатор: "Попытка государственного переворота!.." Да... красота! Жизнь, одним словом.
Есть и другие "народы" на веревочках, а вот "народа", в смысле российского – нет.
За ненадобностью.
Потому что на этой веревочке можно сэкономить: "народ безмолвствует".
Эти два слова придумал поэт А.С. Пушкин. Ну, придумал и придумал – большое, подумаешь, дело: на то он и писатель, чтоб слова разные сочинять. Но с этими словами казус приключился. Какому-то скорбному главою критику показалось на старости лет или с глодухи, будто в словах этих некий вызов царизму сокрыт, некая, чуть ли не революция. Страшно ему стало от безмолвия народного. Кроме этого своего страха, никаких иных более или менее ощутимых или логически объяснимых выкладок он нам не оставил. Но идейка, что говорится, пришлась: с тех пор все, кому не лень, принялись тянуть эту бессловесную, по сути, весьма инертную и аморфную, массу, на свою сторону. То "народники", то "западники", то "демократы", то черносотенцы, то православные фашисты, а то и вовсе какие-то темные личности, без всякой вообще платформы – все прищурившись и с некоторым трагическим присвистом переводили безмолвие народа как поддержку их собственных претензий на власть.
Повторяю, логики в том, чтобы этим двум словам придать какое-то значение, нет никакой. Как это часто бывает, под носом критика лежали тысячи вариантов объяснений, но он не был бы критиком, если бы сообщил нам нечто банальное, то, что мы и без него выведем из нашего повседневного опыта. Ну, скажем, молчал тот народ, потому что сказать ему нечего; или по причине повальной безграмотности и ограниченного описанием гениталий и их взаимодействия, словарного запаса; или потому, что находился в своем естественном состоянии между перепоем и похмельем, – да мало ли у народа причин молчать! С другой стороны, и поэт А. С. Пушкин никаких поводов не давал так плохо о себе думать. "Народным" стал он на закате карьеры после того, как призвал превратить Польшу в груду костей именно за то, что поляки не безмолвствовали, а, наоборот, во всю глотку в очередной раз заявили о своем нежелании быть рабами. То есть, был наш "народный" поэт обыкновенным имперцем-патриотом, всей душой обожал Николашку Палкина, и приплясывал в экстазе, когда до камер-юнкера "добунтарил". С чего бы ему вкладывать какой-то вообще смысл в эти слова? Тем более – угрожающий.
Но дело не в поэте, Вова, а в народе. Он безмолвствует уже более 800 лет, с тех самых пор, когда князь новгородский Александр призвал татар в помощь именно для того, чтобы заставить народ замолчать. И Александр со татары постарались на славу: молчит наш народ до сих пор. Из поколения в поколение его регулярно сокращали, его именем и руками совершали все мерзости разные исторические отпетости от Рюриковичей до последнего из Романовых, а уж тех, кто "молодого человека" с трона сбросил и его место занял, так и поминать в приличном обществе как-то неудобно.
А вот тут, Вовчик, я тебе притчу расскажу.
Знаешь, Вова, как бьют скот на мясокомбинатах? Очень разно. Дело все в том, что убойных животных не убивают. Их обездвиживают. Коров, скажем, пневматическим молотком, свиней – углекислым газом, курей – электричеством... и только овец не обездвиживают. Вообще. Овцы – единственные, кто идет под нож спокойно и молча, с чувством глубокого патриотизма в овечьей душе, выраженного преданностью лично вожаку. Происходит это, Вова, не потому, что овцы жить не хотят, не потому, что страху не имут, и не потому, что им все равно, а потому, что привыкли идти за козлом. На всех мясокомбинатах держат такого козла-провокатора – это его официальное имя и должность. Его запускают в загон к свежеприбывшим овцам и те, как одна, сразу же признают его авторитет и следуют за ним. Перед самым ножом козла отводят в сторону, а приведенных им овец подвешивают за ноги и... они безмолвствуют. Они до конца верят в то, что такой хороший, порядочный козел не втянет их в какую-то аферу.
Как в жизни, правда? Народ безмолвствует и идет туда, куда разные вожаки-провокаторы его зовут. И вожаков этих у тебя масса, так много, что давка на местах, как в троллейбусе: кобзоны, михалковы, жириновские, целая дума народных зазывал и переводчиков народного молчания. И все они уверены, что молчащий народ именно мечтает погибнуть на Донбассе, в Грузии, в Сирии, хочет жить в нищете, бегать "до ветру" и питаться техническими маслами.
А есть и иные толкователи молчания народного: "Это ваше молчание, – уверяют они народ, – "отлив перед цунами"". И примером тут же в нос: другой народ тоже терпел погромы, терпел гонения, а потом вот взял да и... И такая радость от этого сравнения, такой, знаешь, Вова, оптимизм! У тебя тоже, правда? "Жаль только – жить в эту пору прекрасную уж не придется – ни мне, ни тебе", – говаривал в таких случаях некрасовский папаша. Проблема ведь в том, что безмолвие народное началось не 1917-м, как все эти толкователи стараются нас убедить, оно – вечное, оно – спинномозговое. И за всю историю народ этот ни разу не "взял да и..." Так откуда надежда? Это первое.
Второе. Любые сравнения с иными народами, их историей, их борьбой за свободу и будущее детей, в нашем случае неправомочны. По очень простой причине: россиян с народами сравнивать нельзя. Нет такого народа. Не получилось. Старались сделать, спаять и выковать, – что да, то – да: и убивали их, и жгли, и травили газами, выселяли в Сибирь, лишали памяти, ассимилировали... но остались татары, чеченцы, калмыки, осетины и сотни других, зацепившихся за клочок земли, который они называют Родиной, на который, как кошки, возвращаются снова и снова. Им – покоренным, но не забывшим – противостоят москали, искренне, всей широтой российской души ненавидящие их. Москали – это не русские и уж конечно не "украинцы, перешедшие на службу Кремлю" (это один тебе "оппозиционер" в очередной раз брякнул что-то несуразное), нет, москали – это вертикаль власти. Это коллаборационисты, – те, приподнятые из рабов сыны разных народов, кто держит на своих плечах империю, они – фундамент имперского храма, на котором стоят его несущие колонны: массовый террор, слежка, предательство, нетерпимость, ненависть, русское "православие", ксенофобия, коррупция, беззаконие. У москалей нет нации, как нет и лица, – у них вообще ничего нет, кроме животного, въевшегося в кожу и кости, страха; они принадлежат лично тому, кто их из грязи вытащил и кто в любую секунду их в грязь вернет – он единственный – цель и смысл их жизни. На том стоит Россия испокон веков. Никакие штыки, никакая охранка не удержали бы Рюриковичей, Романовых, коммунистов или вот – уголовников – у власти, не будь москалей.
Это москали, Вова, боятся соседей, обретших голос и не позволивших власти совершать подлости их именем. Это москали верят в "укрофашистов", в "американские деньги", в "заговоры против России" и прочую мракобесию, которой кормит их твой Риббентропий Гёббельсович Лавровый и кобзонящие шавки низших уровней.
Молчание же порабощенных народов, их вошедшее в поговорки терпение, объяснить можно глубоким безразличием к тому, что творит Москва; страхом, вбитым ермаками, дежневыми, суворовыми и прочими паскевичами, веками топившими в крови малейшее проявление национального чувства; инстинктивным желанием выжить в надежде на то, что хоть дети их или внуки увидят, наконец, восход солнца над свободной Родиной, смогут открыто говорить на родном языке, поклоняться своим богам, петь свои песни.
Но не будем о грустном.
<...>
"А куклы так ему послушны,
И мы верим простодушно
В то, что кукла может говорить."
Андрей Макаревич, "Марионетки"
