После опубликования предыдущей статьи по моему адресу прозвучала гневная критика, часть из которой я нахожу вполне справедливой: слишком большую и серьезную тему я затронул, чтобы ограничиться столь коротким текстом. Но для начала я скажу о себе то, что в Америке называется "full disclosure": я гражданин США, родившийся в Советском Союзе. В пятой графе у меня было написано "украинец", каковым себя по-прежнему считаю, но поскольку родился я в семье военнослужащего, то все свое детство провел в самых разных уголках "нашей необъятной родины", в том числе — и в/на Украине. Мои родители украинцы, но родной язык у меня русский. Поэтому Украина и Россия для меня одинаково дороги, но страна, которую я считаю своей и которой принес клятву верности, — это Соединенные Штаты Америки.
Бóльшую половину своей жизни я прожил в СССР и прекрасно помню, что ни при каких обстоятельствах ни в армии, ни на заводе, ни в университете мне никогда не доводилось сталкиваться с проявлениями вражды между русскими и украинцами. Было беззлобное подтрунивание друг над другом, но ничего близкого к той неприязни, которая откровенно или подспудно проявлялась по отношению к евреям, выходцам с Кавказа, Средней Азии и Казахстана, не было. Более того, в советской номенклатурной системе украинцы и белорусы были приравнены к русским — это легко проверить просмотрев списки вторых секретарей ЦК союзных республик: русских, украинцев и белорусов, которых приставляли "смотрящими" за первыми секретарями — представителями коренных национальностей. То же самое касалось и республиканских КГБ и многих других организаций. В некоторых советских структурах, к примеру армии и Церкви, даже сетовали на засилье "хохлов".
Разница, пожалуй, заключалась лишь в том, что Украина была более "советской", а возможно — самой "советской" среди 15 "братских" республик. Нетерпимость к любым идеологическим отклонениям здесь была гораздо выше, и, как гласит поговорка: "За то, что в Москве давали по рукам, в Киеве руку отрубали". И как раз благодаря более ревностному отношению украинских гебистов к своей задаче Украина дала более половины политзаключенных для постсталинского Гулага.
Мне, конечно же, возразят, что разница гораздо больше: украинцы менее пристрастны к "зеленому змию", чем русские, более трудолюбивы; их дома и приусадебные участки более опрятны, и т.д. и т.п. На это могу лишь возразить тем, что в пределах США можно найти не меньшие различия между, скажем, жителями Виргинии и Западной Виргинии, не говоря уже о Калифорнии, Массачусетсе и Техасе.
Представления об особой украинской идентичности в основном существовали лишь в западных областях Украины. О казацкой вольнице и гетманской автономии мы узнавали не из устной традиции, передававшейся от поколения к поколению, а из советских учебников истории и художественной литературы — примерно так же, как русские "помнили" о крепостном праве или татаро-монгольском иге. Но вот события ХХ века мои родители помнили очень хорошо, и история Голодомора в селе Межеричка Кировоградской области и в Ямполе Винницкой области мне известна из первых уст. При этом и отец, и мать подчеркивали, что люди подвергались жестокому обращению и унижению не заезжими москалями, а местными коммунистами и комсомольцами — украинцами. Моя бабушка видела Петлюру и была весьма невысокого мнения о боевом духе его воинских формирований, которые бежали при первом же боестолкновении с красными.
Поэтому нынешние попытки представить независимость Украины в 1991 г. как результат вековых чаяний украинского народа, стремившегося избавиться от русского имперского ига, мне представляется весьма натянутыми: достаточно сравнить это с тем, как отчаянно боролись за независимости от России поляки или чеченцы в XVIII, XIX и XX веках.
Украинская партийная номенклатура до последнего момента сохраняла лояльность СССР — на мартовском референдуме 1991 г. за сохранение Союза 70,2% жителей республики высказались "за", а когда в Москве случился путч, то Первый секретарь ЦК КПУ (на тот момент он уже успел переквалифицироваться в президенты) Кравчук не был замечен в стремлении осудить ГКЧП. Независимость свалилась на голову Украины (как, впрочем, и большинства других республик СССР) без особых встречных порывов к ней и была использована республиканской партноменклатурой для сохранения за собой руководящих позиций и изоляции страны от радикальных веяний из поставгустовской Москвы, ведь то, что произошло там в августе 1991 г., сегодня назвали бы Майданом.
Что было дальше, все хорошо помнят. Гайдаровские реформы и лихие 90-е в России и параллельное сползание вниз нереформированной Украины. В начале 90-х ВВП Украины и Польши был примерно одинаковым. К концу 90-х ВВП Польши вырос в два раза, а Украины — в два раза сократился. На сегодняшний день, согласно данным Всемирного банка и ЦРУ, Украина по доходу на душу населения стала беднее доброй полудюжины африканских стран. Чтобы выжить, миллионы украинцев стали уезжать на заработки за границу — Европу и Россию. На Россию же тем временем пролился золотой дождь, вызванный стремительным взлетом цен на нефть. Никогда за всю историю России русские не жили так хорошо, как при Путине, но платой за это процветание стало создание патерналистского государства.
И вот здесь, по моему мнению, пролегает разделительная черта, которая стала все больше и больше отдалять украинцев и русских друг от друга. Позволю себе проиллюстрировать мысль пространной цитатой Юлии Латыниной "…В России буржуазии нет, в России есть петрократия, есть нефтяные рантье. Все жители России в значительной степени рантье, от бабушки московской, которая берет пакет социальной помощи и голосует за Собянина, до креативного класса, который сидит в кафе и думает, что он креативный класс и такой, самый замечательный, и он работает в интернет-компании, у него мозги замечательные, но, на самом деле, в общем-то, в его деньги, в его зарплату, которую он получает, тоже существенной долей входит нефтяная рента. И, на самом деле, каждый это чувствует на подспудном уровне”.
У Украины нет ни нефти, ни, в общем, газа, и украинцы зарабатывают свои деньги чаще всего тяжелым и опасным физическим трудом. Поэтому у них нет никакого почтения к государству, и когда они возвращаются домой и тем или иным образом делятся с государством своим заработком, то у них возникает законное желание требовать от власти отчета за свои деньги.
Именно это требование породило и первый, и второй Майданы. Причем со вторым экономическая подоплека просматривается очень ясно: среди прочего, Вильнюсское соглашение об Ассоциации Украины с ЕС сулило безвизовый въезд на Запад, а процесс получения Шенгенской визы был для украинских работяг дорогим и хлопотным.
У русских же желания требовать отчетности от правительства не возникает, а рейтинги любви к проворовавшейся власти зашкаливают. По долгу службы мне довелось немало общаться с высокопоставленными российскими чиновниками в 2004-2005 гг., и опосредованным образом было совершенно очевидно, что президент Путин усмотрел в первом Майдане прямую угрозу себе и системе своей власти. Майдан был опаснее для него, чем грузинские или киргизские революции именно тем, что украинцы и русские представлялись ему народами-близнецами: вирус революции, зародившийся у одного, мог легко передаться другому. Следует напомнить, что в 2014 году безумный рост цен на нефть остановился, и кремлевский вождь был вправе ожидать роптания среди своих подданных, когда цены начнут падать. Именно поэтому российская реакция на Майдан была столь болезненной, именно поэтому началась война — Путину нужно было раз и навсегда отбить у своих граждан охоту перенимать соседний опыт.
Я смею позволить себе некоторое допущение: если бы сланцевая революция случилась на 15 лет раньше и в нулевые годы цены на нефть пошли резко вниз, а цены на уголь, наоборот, взлетели, то Майдан бушевал бы сегодня в Москве, в Киеве была бы тишь да гладь.
Так или иначе сегодня на/в Украине со страшным скрипом и в тяжелых потугах создается гражданское общество. Нет нужды пускаться в перечисление всех недостатков сегодняшнего состояния власти на/в Украине и ее отношения с обществом, но процесс, как говорится, пошел, и рано или поздно Украина выйдет на дорогу, которая приведет ее в разряд нормальных государств. Этот процесс меняет менталитет и ценности украинского народа, все больше отдаляя его от русского. И тем не менее успех украинского народа на этом пути таит надежду и для русского: ведь несмотря на четко проявившуюся разницу, эти два народа все еще очень похожи, а, стало быть, если украинцам удастся сделать свою страну нормальной, то это получится и у русских.
