Если попытаться отыскать серьезные источники, которые могли подтолкнуть советников Путина вставить в текст его выступления безответственный тезис о сакральности Херсонеса и Крыма, то, пожалуй, наиболее подходящей книгой последнего времени, в которой эта тема широко обсуждается (конечно не сакральность Крыма, а его идеологическое значения для русской культуры), является известная монография Андрея Зорина "Кормя двуглавого орла".
Речь идет о так называемом "греческом проекте" Екатерины II, который она развивала под воздействием бурлящего темперамента князя Потемкина и, не в меньшей степени, своего близкого корреспондента – Вольтера.
Потемкину хотелось славы, и он мечтал о расширении империи на юг, за счет слабеющей Турции. Вольтер – настоящий суфлер многих идей русской императрицы (то, как она их преломляла – особая тема) и, в частности, возвращения Константинополя христианству – был идейным мотором греческого проекта на его первой стадии.
Цели Вольтера понятны: Турция – варварская страна, и пусть ее земли будут под управлением просвещенного русского монарха, который, как казалось Вольтеру, вполне управляем и обучаем. Главное, вовремя добавить лести по вкусу ("Ваше Императорское Величество не созданы для того, чтобы управлять глупцами; именно это всегда заставляло меня думать, что природа предназначила Вас управлять Грецией"), и послушная русская императрица Нигерии в снегах выполнит любой его совет. Заблуждаются все, лишь тебе, самообольщение, не дано примелькаться.
Для российской империи греческий проект имел совсем другие ориентиры, Константинополь, на котором настаивал Вольтер, был не так уж и нужен мечтающей о расширении (и уважении со стороны старших) молодой империи, нужно было присоединить к себе хоть что-то, имеющее, пусть и отдаленно, греческие корни, греческую историю, греческую культуру, как тот же Крым. То есть увеличение и улучшение своей истории за счет истории других. И в этом плане греческий проект, будучи, конечно, осуществлен, "кардинально менял представления об исторической роли и предназначении России. Если традиционно считалось, что факел просвещения перешел из Греции в Рим, оттуда был подхвачен Западной Европой и из ее рук был принят Россией, то теперь Россия оказывалась связана с Грецией напрямую и не нуждалась в посредниках".
Россия, как парвеню в семье европейских народов, как страна и культура, не пережившая эпоху Возрождения, как диковатая цивилизация, вынужденная постоянно догонять более продвинутых соседей, особенно нуждалась в том, в чем нуждается до сих пор – в повышении своей легитимности. Отсюда и ставка на сумасшедшие понты, и игра подчас ва-банк.
Греческий проект, выразившийся в присоединении к империи ряда, в основном, пустынных и безлюдных южных степей, до серо-желтой пыли выжженных солнцем, обладал большим символическим значением, которое Екатерина быстро оценила и попыталась использовать, дав одновременно своему фавориту Потемкину возможность удовлетворить зуд полководческих амбиций. Князь Таврический, понимаешь.
Естественно, что ничего русского в Крыме не было, и мифическое посещение Крыма изобретателем кириллицы, и крещение Владимира в Херсонесе, и мимолетное (в историческом плане) присоединение крымской части Хазарии к Тьмутараканскому княжеству – были лишь эпизодами, не оставившими в истории Крыма никаких следов. Да и не интересовали Екатерину русские следы в Крыму, интересовали только греческие, а их было предостаточно. Пусть и в далеком прошлом.
На начало войны России с Турцией в 1768 году население Крыма имело следующий состав: из 454 700 крымчан - 92,6% крымских татар, 4% армян, 3,1% греков, 0,3% крымчаков и караимов (потомков хазар, возможно). Русских в Крыму не было. Да и за первую четверть века усиленной колонизации Крыма Россией демографическая ситуация только ухудшилась: русские, правда, появились, но общее число населения упало втрое, до 156 тысяч, из которых большинство опять же у крымских татар – 87,6%, 4,3% русских, 1,9% греков, 1,7% цыган, 1,5% караимов, 1,3% украинцев, плюс доли процентов евреев, армян, немцев, болгар.
Год, когда процент русских превысил процент крымских татар – это революционный 1917: 41,2% русских, 28,7% крымских татар, 8,6% украинцев, 6,4% евреев, 4,9% немцев, 2,9% греков, 1,6% армян, 1,4% болгар ну и т. д. Бежали люди из пылающей в огне пролетарской революции России, бежали без оглядки. И только в 1944, после депортации крымских татар, болгар и немцев, демографическая ситуация становится уже вполне канонической и удовлетворяющей русские власти – из 379 тысяч крымчан 75% русских, 21% украинцев. Мишень, чтобы не промахнуться, должна быть крупной и яркой.
Это к утверждению Путина, что в Крыму находится "исток формирования многоликой, но монолитной русской нации и централизованного Российского государства" (многоликой, но монолитной – это, кажется, версия утверждения, мол, лучше быть здоровым, но богатым). В любом случае – это не просто попытка выдать екатерининский миф за реальность, это еще материализация метафоры. Екатерина завоевывала Крым, реализовывала "греческий проект" для того, чтобы иметь право претендовать на, несомненно, фиктивную преемственность греческой культуры и греческой (Византийской) империи через завоеванную территорию с чужими культурными корнями. Но даже в идеологеме "Москва – Третий Рим" говорится только о символическом преемничестве, не национальном. Путин, судорожно ища объяснение своей спонтанной аннексии Крыма, очевидно, сознательно стирает разницу между символическим и материальным, мифом и историей, выдает за исторический факт ряд идеологем, тешивших самолюбие российских императоров несколько веков назад. Но делает (с помощью своих помощников, конечно) лишь то, что всегда делали льстецы и придворные идеологи, пытаясь убедить своих патронов в полезности их пропагандистских усилий. Желаемое выдает за действительное. Как это делал, например, медоречивый Уваров, убеждая Александра I, что между национальным (русским) и верноподданным вечный знак тождества. Поэтому сказанное о нем уже цитировавшимся автором вполне может быть приложимо и к мечтаниям Путина:
"Не имея возможности основать свое понимание народности на объективных факторах, он решительно смещает центр тяжести на субъективные. Его аргументация полностью лежит в сфере исторических эмоций и национальной психологии".
Никаких исторических подтверждений русских корней Крыма у Путина, конечно, нет (о сакральности для русских Херсонеса или любых других частей Крыма, Новороссии и невидимого града Китежа можно говорить только на языке анекдота), зато есть страстное желание оправдаться в преддверии неизбежного суда (если не сограждан, то истории): я не вор, господа, я возвращал то, что у меня украли, а если и украл, то потому, что очень надо было: мамин подарок, падлой буду. "Не верю", – с грустью и хрипотцой в голосе говорит Станиславский, листая в туристическом автобусе краткий путеводитель по Крыму. "Перед смертью не надышишься", – ласково замечает прокурор Крыма няш-мяш Полонская, в уме прикидывая, какие именно статьи можно будет предъявить слетевшему с катушек императору гопников. "Фильтруй базар, Вова, – устало советует подельник и выгодоприобретатель, очень похожий на господина Сечина, – правило Миранды еще никто не отменял".
