В 14.45 подходят двое милиционеров, как потом выяснилось, зам. начальника 27 отдела милиции Центрального РУВД Искандеров и старший участковый уполномоченный Гаврилов. Спрашивают: «Что за газету раздаёте?» Я протягиваю один экземпляр, они начинают изучать, я продолжаю работу. «Подождите», - говорят. Я жду.
«Про марш несогласных?» - спрашивают. «Про митинг, - отвечаю я. - Митинг разрешен, газета легальная, с обратной стороны выходные данные, это спецвыпуск газеты «Вперед, Петербург!» Искандеров набирает кого-то по мобильному, судя по всему, вышестоящее начальство: «Тут женщина газеты раздает про марш несогласных, что с ней делать?» Поговорив некоторое время, говорит: «Пойдемте». На вопрос «куда?», отвечает, что в отдел милиции. Требуют, чтобы газеты забрала с собой. Я подчиняюсь. Прошу представиться, зам. начальника представляется. Идем, беседуем. Например, о том, платят ли мне за это деньги. «Нет, конечно, - отвечаю, - это из убеждений».
В милиции участковый пишет рапорт, спрашивает мои анкетные данные, я протягиваю ксерокопию паспорта, называю адрес. «Задержана в 14 час. 50 мин, раздавала газеты «Марш несогласных» - я вижу, как он пишет… «Каково основание моего задержания?» - спрашиваю я. «Вы что не понимаете, что такие газеты раздавать нельзя? Там призывы прийти на марш!». Газету печатали до того, как Матвиенко дала разрешение на проведение митинга, и о том, что она потребует изменить формат акции, тогда не знали. «А это разве запрещено?» - спрашиваю я. – «Сейчас разберемся». Меня провели в отдельный кабинет, стали считать газеты. Насчитали 360 штук. «Подождите». Я сижу.
Прошло полчаса. Позвали девушку в форме, «милиционера ОВО и КП и О Мамаеву Е.С.» Нашли двух понятых, женщин из охраны Гостиного Двора, составили акт изъятия газет. Вручили копию. Начат протокол в 15 ч 20 мин, окончен в 15 ч 30 мин. «Посидите». Сижу.
Приходит молодой мужчина в штатском. Представляется как сотрудник уголовного розыска Громов Олег Витальевич, желает опросить. Спрашиваю: «Почему меня будет опрашивать сотрудник ОУР? «Но вы же раздавали газеты, - отвечает, - надо выяснить обстоятельства». Спрашивает, отвечаю на все вопросы, кроме фамилии мужа. Кто дал газеты? Отвечаю, что Ольга Курносова, координатор ОГФ, подвезла их мне по моей просьбе. Где хранится тираж не знаю. В партиях не состою, являюсь активистом ОГФ, вступила в марте 2007 года. «Посидите». Сижу.
И вдруг Громов возвращается с фотоаппаратом и нацеливает на меня. Я от неожиданности вскакиваю (хорошо, что цифровики срабатывают с задержкой!) и со словами «А вот на это я разрешения не давала!», разворачиваюсь спиной, но он успевает меня снять. Я возмущаюсь: «Сотрите!» Он оправдывается, мол, я нечаянно нажал, снял только стол. Начинаем проверять, вижу свое фото, требую стереть. После небольшого спектакля, мол, пользоваться не умею, все-таки общими усилиями стираем мое фото. Просит написать на бумаге, что я от фотографирования отказываюсь, так как это нарушает мои права.
Сижу дальше. В 17.35 говорю, что до истечения 3-х часов осталось 15 минут, а мне толком не объяснили основание задержания. Будет ли какой-либо протокол и когда меня отпустят? «Ждите». Жду. После 18 часов начинают, наконец, звонить кому-то «наверх» и спрашивать, что делать с женщиной, которая раздавала газеты. Звонят несколько раз, я все это слышу. Потом перезванивают, переспрашивают. Наконец, вижу, как Гаврилов садится что-то писать, он от меня метрах в восьми по коридору, ко мне так и не подошел больше.
В 18.30 дежурный протягивает мне протокол. Читаю и не верю своим глазам – мелкое хулиганство - «назойливо приставала к гражданам с целью распространения газеты «Марш несогласных». На замечания прекратить данное деяние не реагировала». Вот это да! «Я это подписывать не буду, требую адвоката!» - «У нас нет адвоката». - «У вас должен быть дежурный адвокат, бесплатный». - «Вам не положен дежурный адвокат, вы же не по уголовному делу привлекаетесь». – «Тогда мне нужно найти адвоката. А как я сделаю это отсюда?» Предлагают пройти в камеру. Я в сильном волнении и расстройстве. Кошмар какой-то. «Я не хочу в камеру, это несправедливо, я не совершала никакого хулиганства, вы же прекрасно это все понимаете!» - «Ничего не знаю, вы задержаны до суда, пройдите в камеру». И меня закрывают. Звоню мужу, сообщаю, прошу, чтобы принес еды.
Через некоторое время мне становиться нехорошо. Пульс зашкаливает, меня трясет, начинает болеть голова и в груди дискомфорт. Начинаю требовать врача. Обещают вызвать. Боль всё не проходит, но врача всё нет.
Требую неоднократно. Наверное, через час дежурный реагирует на мою просьбу. Приехала «скорая». Измерили давление. 140 на 100, при норме 120 на 70. Сделали укол, кардиограмму. Попросила госпитализации. Врачи отвечают: да, пожалуй, основания есть.
Дежурный предупредил, что поеду с конвоем. Конвой надо ждать. Ждали больше часа. Разрешили посидеть в холле рядом с врачами и мужем. Приехал конвой – та самая девушка Мамаева и еще молодой мужчина в форме. Как выяснилось, «ОВО и КП и О» – это отдельный отряд охраны и конвоирования подозреваемых и обвиняемых. Мамаева говорит, надо надеть наручники. «Не надо, зачем?» - я в панике. Муж возмущается. Соглашаются конвоировать так. Едем в «скорой». Я лежу на кушетке, эти двое рядом сидят. Мужу, естественно, не разрешили ехать. Разговаривают между собой: о личном, о своей зарплате, прохаживаются по митингующим, неуважительно, мягко говоря. Меня как будто нет. Потом, обращаясь к коллеге, Мамаева говорит: «Сейчас положат её, пристегнем наручниками к койке, и придётся там торчать». Серьезно говорит, без тени иронии. «Вы шутите?» - спрашиваю. «Нет, - отвечает, - а что вы думали? Вы же можете сбежать!» - «Да вы что, в своем уме? Не надо мне наручники!» – «Так положено». Оставшуюся часть пути я молчу, меня сильно бьёт дрожь. Мне страшно. Я представляю, как это будет, и судорожно начинаю думать, что же делать? Выходя из «скорой», спрашиваю врача «Они могут это сделать?» «К сожалению, этим я не распоряжаюсь», - говорит он.
Я начинаю плакать. Это слабость, конечно, но нервы должны были сдать когда-нибудь. Я уже всего боюсь. Пристегнут и уйдут. И что? Отсек с задержанными закрывается, я там буду одна. Врачи, взяв кровь, сделав кардиограмму и измерив давление, выдают заключение, что содержаться в камере мне можно. Никто даже не выслушал толком. Все смотрели на меня при конвое, и думали, наверное, что я опасная преступница. Мне было обидно, горько, страшно и стыдно. Возмущение было сильное от жуткой несправедливости, но выражать его здесь было бессмысленно. Не было никого, кто был бы на моей стороне в тот момент.
Стали ждать милицейскую машину, чтобы везти меня обратно в 27 отдел милиции. Жутко болела голова, стреляло в висках, болела шея. Я прилегла на кушетку. Наконец, приехала машина, входят два милиционера, общаются с конвойными. «Она что, умерла уже?» - шутят так. «Ну что, видишь, у нас такое «косилово» не проходит». Выходим к машине: «Садись», - говорят, предлагая мне задний зарешеченный отсек машины, темный и низкий. «Я туда не полезу!» - «А ты думала, тебе такси подадут?» - «Ну, пожалуйста, можно я посижу тут на сиденье с вами, куда я денусь?» Соглашаются. Сообщаю по мобильному мужу, что меня везут обратно, пусть привезет мне подушку, одеяло, теплые носки - там деревянная скамья и больше ничего.
Одеяло дежурный запретил категорически. Ночью я почти не спала, от силы забывалась ненадолго, в общей сложности часа полтора. Эти двери в камеру ужасно громкие. Они хлопали ими неоднократно, привозили задержанных таджиков, опрашивали, отпускали… А я так и просидела все 29 часов одна, поняв все прелести одиночного сидения, когда не с кем пообщаться, когда нет рядом никого, кто был бы на твоей стороне. Яркие лампочки, душно, ночью я сильно замерзла. Ноги мерзли все время, пульс колебался между 90 и 120 (при норме в 75). Я периодически пила успокоительное, которое мне передал муж и оставила «скорая», но это плохо помогало.
Сказали, что суд будет утром. В полдевятого приехал муж, я слышала, как он говорил с дежурным. Адвоката найти не удалось, выходные. Знакомые, кто мог бы помочь, давали телефоны то безумно дорогих адвокатов, то в конторах не отвечал телефон. В 9 часов никто меня на суд не повел. Обещали в 11, потом в 15, потом «скоро придет, хватит спрашивать, сказали же уже!» Жду.
Муж с другом тем временем объезжают на машине прокуратуры, суды, РУВД - все бесполезно. О том, как прошёл у них день, я узнала позже, они в красках мне рассказывали, как их неоднократно отшивало милицейское начальство. Я не знаю, сколько раз спрашивала у дежурных, сколько же я буду тут сидеть, ответили мне только днем – до 48-ми часов, так санкция предусматривает.
Когда я осознала перспективу провести здесь двое суток, эту пытку невозможности сна, этот туалет, этих не очень вежливых дежурных, этот душный воздух, со мной произошла настоящая истерика. Я рыдала и не могла остановиться, настолько это было унизительно и несправедливо. Я видела: все всё понимали, милиционеры рассудительно отвечали: ну вас же никто не заставлял раздавать эти газеты! Говорили, что мы, митингующие, создаем милиции проблемы. И у меня всё крепло отчетливое ощущение, что они здесь ничего не решают, и делают всё по указке «сверху».
Наконец, мы дождались судью Кузнецова. Около 18 часов он всё-таки пришел. Мне показалось, что настал момент истины. Правда, весь своеобразный - сейчас меня либо отпустят со штрафом, либо, чего доброго, закроют на 15 суток. Исключить это на 100 процентов было нельзя. Черт их знает, какие у них там инструкции? А закон…ну это как в поговорке. Очень пластичный. Ко мне закон могут применить «по максимуму», я же «политзаключенная», как сказал врач со «скорой».
Меня пригласили в кабинет, ответила на все вопросы судьи: да, газеты раздавала, хулиганства не совершала, не приставала, не оскорбляла никого. Буду обжаловать. Пригласил по очереди Искандерова и Гаврилова, они как под копирку, сказали, что видели, как я потрогала женщину за локоть и сказала: «Возьмите газету». Мне разрешили задать вопрос. Я спросила Гаврилова, может ли он показать, как я это сделала. Он произнёс «вот так» и дотронулся до моего локтя. Я спросила, разве можно это расценить как грубое оскорбительное действие? Они ответили: «Конечно!» Я возразила. Тем более, я ни до кого не дотрагивалась вообще! Это было даже технически нереально - в левой руке газеты наперевес, в правой - одна для раздачи.
Судья ушел печатать постановление. Вскоре вернулся, вручил, попросил расписаться. Решение – виновна. Штраф 500 рублей. Я была так счастлива, что меня наконец-то отпускают, что сказала «спасибо» и довольная, покинула, наконец, это ужасное место. На улице меня ждали муж, друг и журналисты. Их в здание отдела не пускали.
Только приехав домой и прочитав постановление, я ощутила шок - мировой судья переврал даже то, что, что показали милиционеры: «хватала за руки и одежду, не реагируя при этом на замечания».
Собственно говоря, а чему удивляться? Не мог судья написать, как есть, пришлось бы признать, что задержание было незаконным, состава административного правонарушения в действиях не было… Не мог он этого сделать. Указания, корпоративная солидарность, предвзятость? И кому какое дело, что задержание на 48 часов возможно только в исключительных случаях. Видимо, мой случай исключительный.
Но я ведь не первая, кто задержан с газетами. Всех предыдущих, разобравшись, отпускали довольно быстро. В протокол, кстати, так и не внесли, что я требовала адвоката и что газеты изъяты. Интересно, кстати, что все 369 экземпляров судья постановил уничтожить. Видимо, как особо вредный предмет.
А кому какое дело до того, что нарушена статья того же КОАППа о причинении физических страданий? Меня как будто хотели психологически сломать, проучить, такое у меня осталось ощущение от произошедшего.
Я не знаю, во что вылились бы двое суток без сна, в холоде, без гигиены и нормального воздуха, без горячей пищи и чая, без подушки, наконец (начальник отделения был возмущен, что принести её моему мужу разрешили, и, скорее всего, отобрал бы). Конечно, мои страдания – мелочи по сравнению с тем, что сделали с пришедшими на митинг. Им причинили реальный физический вред. Но я и сейчас постоянно вспоминаю эти часы, пью успокоительное, а на глаза наворачиваются слёзы.
