Те в юности были ярыми сталинистами. Это были люди поколения войны со сформированным войной сознанием. Они с подозрением относились к предыдущему коминтерновско-народнофронтовскому поколению сталинистов, многие представители которого после войны склонялись к "буржуазному парламентаризму". Поэтому партийный молодняк с энтузиазмом воспринял сталинскую чистку конца 40-х годов (об этом пишет Зденек Млынарж в своих воспоминаниях "Холодом веет из Кремля"). Но к концу 60-х выяснилось, что они не утеряли веры в тот самый коммунизм, при котором "не будет специального аппарата принуждения", веры во временность сталинизма. И они искренне решили, что время диктатуры закончилось. И начали с того, к чему разлагающаяся советская партноменклатура с отвращением пришла, лишь когда советская империя стала на глазах разваливаться. Вот такие сталинисты-идеалисты.
В 1921 году Ганька Мясников, настоящий уральский разбойник, проникнутый чисто пугачевской классовой ненавистью, убийца (летом 18-го он по собственному почину похитил и расстрелял легально проживавшего в Перми советского гражданина Михаила Романова и был удостоен выволочки за самоуправство от самого Дзержинского), - так вот, этот страшный человек обратился через газету "Правда" к Ленину со страстным воззванием: раз мы выиграли гражданскую войну, мы должны теперь дать полную свободу слова и печати всем, от анархистов до монархистов. Ленин ответил: мы не самоубийцы. Не удовлетворившись этим ответом, Ганька организовал одну из первых подпольных оппозиционных коммунистических групп в советской России, за что и оказался в тюрьме ГПУ.
Не приживались на российском асфальте такие цветки. У перестроечной номенклатуры идеализма не было и в помине. Было желание сохранить власть и конвертировать ее в собственность перед лицом очевидной агонии системы. Просто эту собственность приходилось брать с довеском в виде "идеологического и политического плюрализма". А вот "социализма с человеческим лицом" уже никто не предлагал даже в виде довеска. Номенклатура совершенно верно определила, что запроса на социалистическую идею в советском обществе не было.
Реформаторский социализм еще мог иметь в СССР какую-то перспективу, если бы реальную демократизацию начал Хрущев. Но после двадцатилетия застоя реформировать было уже нечего. Все сгнило. А вера в коммунистические идеалы сменилась всеобщим конформизмом, прагматизмом и цинизмом.
Можно гадать, что было бы, если бы рядом оказался хоть один удачный пример "подлинно демократического социализма". Но дряхлеющая номенклатура никому не дала сделать то, на что была уже неспособна сама. Гнусная старческая ревность. Вот только убив Пражскую весну, социализм марксистско-ленинского толка совершил самоубийство. К 90-м годам социалистическая идея в СССР была мертва, потому что она была раздавлена гусеницами советских танков в Праге в августе 1968 года.
В августе 91-го всего за три дня вдруг обнаружилось, что великая советская держава не нужна никому. Встать грудью на ее защиту не стремились ни чиновники, ни солдаты, ни их генералы. Такое уже было. Очевидцы Февральской революции из самых разных политических лагерей констатируют, что для подавления восстания в Петрограде хватило бы пары надежных боеспособных батальонов. "Дело было в том, — писал монархист Шульгин, — что во всем этом огромном городе нельзя было найти нескольких сотен людей, которые бы сочувствовали власти". А социал-демократ Суханов добавлял: "Но где был царизм? Его не было. Он развалился одним духом. Строился три века, а сгинул в три дня".
Оригинал статьи опубликован на сайте www.grani.ru
